Рыжеволосая девушка
Шрифт:
— Садитесь же, — предложил нам хозяин. Теперь, когда он был без шляпы, его седые волосы поблескивали в мягком свете лампы. Я села на стул против двери. Хюго продолжал молча стоять.
— Чаю? — спросил нас хозяин и подошел к маленькому чайному столику на колесах, который стоял у стены. Тон разговора, спокойный и любезный, право, мог создать впечатление, будто мы явились сюда с самым светским из светских визитов.
— С удовольствием, — ответила я и поглядела на Хюго, который, стоя за спиной старика, руками делал мне знаки, как бы спрашивая, что делать. Я пожала плечами. Ливенс выкатил столик на середину комнаты; на нем стояли три чашки
— Какой-нибудь подвох?.. — спросил он наконец, когда Ливенс указал и ему на стул.
Седой хозяин в сером костюме коротко рассмеялся:
— Вы мне не доверяете, конечно? Думаете, что мой дом полон фашистских молодчиков или вспомогательной полиции и в один прекрасный момент они вас сцапают?
— Возможно, — ответил Хюго тем же мрачным, недоверчивым тоном.
— Неправильно думаете, — сказал Ливенс. — Я голландец. Такой же, как и вы. Я в вас не обманулся. Не будем ни о чем спрашивать друг друга. Но кое-что я должен вам сказать… Когда люди, подобные мне, удалившись от дел, проводят на старости лет свои дни в таком месте, как Билтховен, и много ходят пешком, то прогулки становятся их любимым времяпрепровождением. Это к тому же и полезно. А тот, кто много ходит, многое и видит. Учится замечать все, и необыденное тоже. Я обратил на вас внимание несколько дней назад, когда вы кружили возле домов известных фашистских приспешников в этом поселке. День за днем я наблюдал — вы извините меня, — как вы появлялись по утрам, все более запыленные, в измятой одежде. И я сделал кое-какие выводы. «Охотники», — подумал я. Кстати, я приветствую лишь этот род охоты. И я готов, чем могу, помочь такой охоте… Должен, однако, вас предупредить. Не истолкуйте превратно непрошенные указания со стороны старого и осторожного человека. Вам не следует в дальнейшем показываться в таком виде. Вы действительно привлечете к себе внимание. У нас в полицейской части есть честные, издавна служащие здесь полицейские, но есть и несколько молодых мерзавцев. Начальник полиции Меккеринк пользуется в здешней округе самой печальной славой за жестокие преследования евреев и патриотов.
Мы с Хюго обменялись взглядом.
— Вам необходима база, чтобы развернуть операции, — сказал Ливенс, помешивая ложечкой чай. — Я не могу безучастно наблюдать, как вы тратите время и силы и, как знать, может быть, рискуете жизнью. Поэтому я предлагаю вам приют в моем доме на тот срок, какой вы сочтете необходимым. Вы можете, конечно, отклонить мое предложение. Хотя я сожалел бы об этом… Ну, пейте же чай, пока он горячий.
Хюго только теперь вынул руку из-за пазухи. Я увидела, до чего же грязной и грубой была эта рука. Украдкой я взглянула и на свои руки. Под ногтями было черно. Мне захотелось спрятать их, но я не знала куда.
— Господин Ливенс, — тихо спросил Хюго, — чем вы мне докажете, что здесь нет ловушки?
Старик пожал плечами, распечатывая пачку сигарет. — Как могу я вам доказать? Не могу. Говорю вам сущую правду, то, что я думаю. Вы слыхали о процессе двадцати двух?
— Студенты… — пробормотал Хюго. — Расстреляны в начале прошлого года.
Старик кивнул и сказал, глядя в пространство:
— Мой сын был одним из их руководителей. Инженер. Только что женился. Его ожидало большое будущее. Он погиб ради счастья родной страны.
Хюго
Тогда Ливенс подошел к стене, на которой висела небольшая картина. Он перевернул ее. На обратной стороне был портрет королевы Вильгельмины и выцветшая красно-бело-синяя лента. Старик смотрел на портрет, покачивая головой. Мне показалось, что он хотел выразить этим жестом приветствие.
— Великая женщина, — сказал он наконец. — Единственная из всей лондонской группы, кто понимает, по-моему, что здесь происходит… Слыхали вы ее выступления по радио?
Хюго кивнул и, склонясь над чашкой, начал медленно пить. Ливенс снова перевернул портрет и сел рядом с нами. Он предложил нам сигареты. Мы жадно закурили.
— Ну хорошо, — сказал он. — Я понимаю, кто вы такие. Не будем задавать друг другу лишних вопросов. Все мы только патриоты. И все желаем лишь одного… Мне очень хотелось бы знать, принимаете ли вы мое предложение.
Хюго долгое время молчал в раздумье, беспокойная складка пролегла между его густыми бровями. Я переживала вместе с ним: верила нашему хозяину и сознавала риск, на который мы идем.
— Господин Ливенс, — сказал наконец Хюго. — Я решусь на это. Должен решиться… Моя спутница еще раньше сказала мне, что она вам доверяет. Надеюсь, что мы не обманемся. Если вы нас подведете, то погибнем не мы одни. Это я вам обещаю.
На губах Ливенса снова показалась беглая скупая улыбка.
— Мне известен этот неписаный закон, — сказал он. — Я рад, что могу помочь вам.
Только теперь мы с Хюго по-настоящему ощутили очарование, я бы сказала, теплоту этого дома и гостеприимство старика. Ливенс отпер ванную комнату, где из крана текла действительно горячая вода. Для Хюго он поставил бритвенный прибор, дал нам обоим по пижаме. Пока я намыливалась куском мыла, явно довоенного происхождения, он, кажется, потихоньку осведомился у Хюго, обвенчаны ли мы. Когда я вышла из ванной комнаты, надев старый халат хозяина, уже с чистыми ногтями и словно возрожденная к жизни, и предоставила ванну в распоряжение Хюго, Ливенс указал на маленькую боковую комнату:
— Можете спать там. Но при одном условии: вы будете рано вставать и уходить из дому до восьми часов. Точно так же, как и ваш коллега, которому я поставил то же условие. В половине девятого ко мне приходит женщина убирать в доме и готовить обед. В половине первого она уже уходит. В течение этого времени я не могу позволить вам оставаться у меня. Ваш друг будет спать внизу на диване. Комнату и кровать вы должны всегда оставлять в таком виде, как будто ни один смертный сюда не заглядывал.
— Вы волшебник, господин Ливенс, — сказала я. — Добрый гений.
Он задумчиво и грустно поглядел на меня.
— Я ни то ни другое. Я один из оскорбленных и пострадавших патриотов. Вы делаете дело, которому я тоже хотел бы содействовать, будь я на тридцать лет моложе, — дело моего сына. Вы продолжаете то, что он оставил незавершенным. Поэтому я люблю вас, хотя не знаю даже вашего имени, не знаю, кто вы.
Я улыбнулась: — Я скажу вам, господин Ливенс, только одно: когда-то у меня было единственное честолюбивое желание — поставить перед своим именем титул магистра юридических наук.