Рыжие волосы, зеленые глаза

Модиньяни Ева

Теперь он разрабатывал планы на будущее. В отличие от других прославленных пилотов, которые, оставив гонки, целиком посвящали себя заботам о своем имуществе, Мистраль решил переложить эту заботу на доверенных лиц. С того самого момента, как в прессу просочились первые сообщения о его уходе из большого спорта, его буквально завалили приглашениями на разного рода высокие должности. Мистраль отклонял их одно за другим. Он уже знал, что будет делать: вернется в мастерскую, возобновит знакомство со старыми друзьями, с Гвидо Корелли, сыном владельца трикотажной фабрики, подарившим

ему его первую «Альфа-Ромео», с Мизерере и Кофеином, с которыми он когда-то вместе смотрел гонки с крыши катафалка. Теперь оба они возглавили семейные предприятия, но не утратили прежней страсти к моторам. Он хотел вернуться ко всем, кто любил его когда-то и верил в него. Он не разочаровал своих верных друзей и поклонников. Он стал легендой и хотел, чтобы его запомнили таким: четырежды чемпионом мира в «Формуле-1«, взмывшим к небесам, не утратив своей славы.

Мария, уже на пятом месяце беременности, отправилась на виллу Петера с Фьяммой, Мануэлем и Рашелью. Во время путешествия Мануэль замучил ее вопросами. Он хотел знать, почему это Фьямма стала хозяйкой виллы, а он нет. Если Фьямма действительно его любит, могла бы и поделиться, канючил мальчик. Мария не знала, то ли ей смеяться, то ли сердиться.

— Мне кажется, ты не мой сын, — не выдержала она наконец. — По-моему, тебя подменили в роддоме, и ты попал к нам по ошибке. Мы с твоим отцом вовсе не такие жадные.

— Ну и что? Все равно вы теперь не можете меня прогнать, даже если я не ваш сын. Где были твои глаза, когда ты была в роддоме? А мне с вами хорошо, и я не собираюсь менять родителей, — запротестовал Мануэль.

Фьямма всю дорогу упорно молчала, отвечая односложно на вопросы матери и няньки. Она была взволнована и даже себе самой не могла объяснить, что с ней творится.

Когда Мария въехала в каштановую аллею, пошел снег. Она вздрогнула, узнав место, где машину Петера опрокинул грузовик.

У ворот не было охраны. Она вышла из машины и позвонила. Кто-то привел в действие дистанционное устройство, и ворота отворились. Остальные заграждения, установленные Петером для своей безопасности, были открыты. Когда они вышли из машины, старая экономка поджидала их. Было уже почти темно.

— Добро пожаловать, синьора, — она приветствовала Марию сердечной улыбкой, словно они расстались всего несколько дней назад, хотя прошло двенадцать лет.

— Это мои дети, — сказала Мария, указывая на них.

Старуха с особой теплотой взглянула на Фьямму.

— Синьор Штраус меня предупредил. Я ждала вас. Приготовила вам перекусить с дороги, — объявила она, провожая их во внутренние покои.

Ничто не изменилось с тех пор, как Мария покинула виллу. Фьямма взяла ее за руку и задержала на пороге, пока другие проходили в парадные залы очарованного замка.

— Что с тобой, девочка моя? — спросила Мария.

— Это ведь мой папа собрал все, что тут есть, в этих залах, правда, мама?

— Душа твоего отца во всем, что ты видишь вокруг, — ответила ей мать.

— Я не хочу есть. Хочу посмотреть его комнату и твою, мамочка, ту, в которой ты спала, когда жила здесь.

Они поднялись по парадной

лестнице на второй этаж. Вилла содержалась в образцовом порядке, казалось, что здесь живут постоянно. Великолепно ухоженные растения в кадках все еще пышно разрастались у громадных окон, повсюду были расставлены букеты свежесрезанных цветов.

Фьямма оглядывалась вокруг, проводила кончиками пальцев по бархатной обивке кресел и шелковым подушкам. На столике в гостиной все еще лежали книги, которые Мария читала перед тем, как случилось несчастье: биография Людовика XIV, написанная Сен-Симоном, и томик стихов Джона Донна.

Мария провела ее в свою спальню.

— Можно мне лечь на твою кровать? — попросила девочка.

— Она теперь твоя. Можешь делать все, что захочешь, — сказала Мария.

Фьямма растянулась на постели, широко раскинув руки, словно пытаясь обнять просторное ложе. Мария, чувствуя, как к глазам подступают слезы, торопливо отвернулась к застекленной до полу балконной двери, выходившей на маленькую подвесную лоджию. Она выглянула в заснеженный сад и вспомнила ноябрьскую ночь, когда увидела Мистраля, бродившего по аллее, и, хотя любила Петера, была до глубины души взволнована, узнав его.

— Ты больше не будешь здесь жить? — спросила ее дочка.

— Думаю, нет. Здесь слишком много воспоминаний о другой жизни.

— Значит, я смогу иногда приезжать сюда даже одна, без тебя?

— Конечно, детка.

— Мама, а можно мне открыть твой шкаф?

— Не надо все время просить у меня разрешения. Делай все, что заблагорассудится, — ответила Мария. — Я оставлю тебя одну, если хочешь побыть здесь. Встретимся позже на первом этаже.

Она вышла из комнаты, намереваясь сойти вниз, но ее вдруг потянуло в другой конец коридора, на половину Петера. И она направилась туда.

Прикрыв за собой дверь спальни, Мария огляделась и убедилась, что все здесь осталось без изменений. Она провела рукой по мебели, по статуэткам, по рамам картин. Потом зажгла свет и села на кровать. На этой постели она впервые познала любовь, обрела в могучих объятиях Петера блаженство покоя и умиротворения, почувствовала себя защищенной от враждебного мира. На ночном столике были расставлены фотографии в рамках, изображавшие ее с Петером. Мысль о том, что можно ухватить ускользающий миг и вновь пережить далекие, давно ушедшие дни, доставила ей мимолетное радостное ощущение.

Мария поднялась и вытянула ящик большого комода. Она никогда не рылась в его вещах и не собиралась делать этого сейчас. Ей просто хотелось хоть ненадолго вернуть прошлое.

В ящике было несколько писем, перевязанных лентой: тоненькая пачка ее писем к нему, написанных в тех редких случаях, когда он бывал в отъезде и не брал ее с собой. Он сохранил их. Здесь же были его старые записные книжки, ежедневники, заполненные пометками, которые он делал своим удивительно мелким почерком. Обнаружив в ящике старинные серебряные часы-луковицу и черепаховый гребень, Мария подумала, что эти вещи, вполне возможно, принадлежали когда-то родителям Петера. Она закрыла верхний ящик и выдвинула нижний.