Рыжик
Шрифт:
— Доброе утро! Я старший политрук Петров, начальник особого отдела полка. Могу я задать Вам пару вопросов относительно нападения на Вас и Вашего отца, батальонного комиссара Штирлица Иосифа Генриховича?
«Так, минуточку, мне показалось или этот политрук назвал моего отца не Штирлицем, а Стирлицем? Или даже скорее СтирлЕцем? И почему политрук? Разве не лейтенант ГБ должно быть звание?»
— Я не помню, что случилось. — отвечаю, — очнулась здесь, в больнице, голова болит. А что было и как, ничего абсолютно не помню.
— Это госпиталь, а не больница, — поправил меня особист.
— В госпитале, — соглашаюсь с ним, — я даже не помню, куда я с папой ехала.
— Но
— Нет, не помню… Мне уже здесь рассказали, что на нас напали бандиты и меня ранили… А с папой все нормально? Его не ранили?
— Товарищ батальонный комиссар в полном порядке. Скоро приедет Вас навестить. Неужели вообще ничего не помните?
Я отрицательно помотала головой. Ох! Зря я это сделала. Опять резко заболела голова. Замутило. Это как-то наверно отразилось на моем лице, так как политрук заспешил, быстро что-то написал и подсунул мне под роспись.
Так… Протокол допроса потерпевшей СТИРЛЕЦ М.И. 1925 года рождения… Бла-бла-бла… Со слов потерпевшей, момента нападения не помнит и что произошло, знает лишь со слов медицинского персонала госпиталя. Бла-бла-бла… 12.06.1941 года.
Я почувствовал, как меня куда-то повело в сторону, в глазах потемнело. ДВЕНАДЦАТОГО! НОЛЬ ШЕСТОГО! СОРОК ПЕРВОГО ГОДА! Это полный и окончательный ПЕСЕЦ!!!
Кто-то звал доктора, кто-то куда-то бегал. Что-то укололо в задницу и ещё в руку. Меня что-то спрашивали… Напоили чем-то горьким и уложили в постель. А у меня крутилась только одна мысль…
Двенадцатое ноль шестого сорок первого. Сорок первого, мать его, года! 10 дней до войны… Доп…зделся старый хрен. Дошутился. Вот тебе и сорок первый. Как и хотел…
Не заметил, как уснул…
Проснулась я уже после обеда, так как на табурете рядом с кроватью стоял поднос с обедом. Голова почти не болела. И чувствовала я себя намного лучше. И хотелось ЖРАТЬ! Быстро проглотила уже остывший обед, с удовольствием запила всё компотом.
Так… Это конечно очень хреново, что до войны десять дней осталось. Но мне сейчас получается или пятнадцать, или шестнадцать лет. К тому же я теперь баба. В армию не заберут. Только надо уехать подальше на восток и всё. Войну переживу. Уговорю отца. Начальник как-никак. Батальонный комиссар- это перед войной круто! Помочь стране? А чем? Придумать командирскую башенку? Так на тридцатьчетверке надо и башню саму увеличивать, и движок до ума доводить, и коробку скоростей другую ставить. И фильтр воздушный. И вообще, сейчас это всё больше похоже на набор «Сделай сам», а не на танк. Очень сырая машина ещё. Придумать автомат Калашникова? Типа будет автомат Маши Стирлец? Ну да, ну да… А патроны где брать прикажете? Даже если подобие калаша я смогу сотворить? Патрончики-то эти, знаменитые 7.62 на 39, раньше то назывались, ВНИМАНИЕ, промежуточными патронами образца 1943 года! СОРОК ТРЕТЬЕГО! То есть сейчас и в проекте их нет! Так что калаш отпадает. Что я ещё помню? Брестская крепость, битва под Москвой, Сталинград, Курск… Я не стратег и даже не генерал. Я молодая девчонка! Школьница! Кстати о школе. Я сколько классов закончила? Восемь? Девять? В той жизни у меня техникум был. Как бы не спалиться. Надо девочке учиться однако. Институт или ещё что…
Успокоившись, я встала с кровати, обула шлёпки и направилась к двери, у которой на вешалке появился коричневый больничный халат. Халат оказался мне почти до пяток. Хм-м. Ростик то у нас примерно метр шестьдесят- метр шестьдесят пять. Не больше. Нога довольно маленькая. Тридцать пятый, тридцать шестой размер. Тапки мне большие однако. Ладно, пойдёт и так.
Подпоясав халат, я выползла из палаты в коридор. Почти напротив моей палаты стоял стол, за которым сидела утрешняя
— Ты куда это? — увидев меня, удивилась она.
— Писать хочу, — объяснила я.
Показав, куда идти, медсестра снова принялась что-то записывать.
Служебный туалет медперсонала был почти современным. То есть имелся унитаз типа очко, сливной бачок с цепочкой на уровне моей головы и раковина с полотенцем. А главное! Там было ЗЕРКАЛО! Первым делом куда я и направилась. К зеркалу.
Ну что сказать? Ярко-рыжие, цвета меди, густые волосы, немного повыше плеч. Ну это я уже и так знал. И зелёные глазищи! Реально зелёные! И реально глазищи! Всё остальное уже казалось обыденным. Аккуратный небольшой носик. Почти детские губы. Небольшой подбородок. Тёмно-рыжие густые брови. Густые, но именно в самый раз! Наверное, раньше именно такие называли соболиными. И густые длинные ресницы. Больше сантиметра длиной. Как и брови, тоже тёмно-рыжие. Намного темнее волос на голове. И полное отсутствие веснушек. И всё это создавало убийственный коктейль. Называется «Смерть всем мужикам». На мою беду, очень красивая девочка. И фигурка у нее, то есть у меня уже, хорошая! Ну а повязка на голове, да замазанные зелёнкой царапины на правой щеке, это так. Мелочи…
Не повезло мне однако. Не мог вселиться в обычную девчонку? А лучше бы в парня… Бляя!.. Хреново быть красивой бабой!
С таким похоронным настроением я взгромоздилась на унитаз и, задрав подол, сделала свои дела. Благо, газет нарваных хватало. Которыми я задницу и подтерла. Помыла под краном руки, сама умылась. Кое-как поправила волосы.
Вышла и отпросилась у медсестры на улицу. Подышать. Заверив её, что чувствую себя хорошо и никуда далеко уходить не буду, спустилась по лестнице и вышла на крыльцо госпиталя.
По ходу, до революции здесь был чей-то дворец. Колонны на входе, дорожка, обсаженная деревьями. Клумба перед входом. Кое-где виднелись прогуливающиеся или сидящие на скамейках больные в халатах.
Я спустилась с крыльца и протопала до первой свободной скамейки. Примостила свою задницу и с наслаждением стала дышать свежим воздухом без въевшегося больничного запаха.
Ладно, переживу как нибудь. То, что я красивая, это очень хреново. А то, что война скоро, это ваще жопа. А вот в сумме, это жопа с двумя П! ЖОППА! Беречься придётся Машеньке ой как сильно! Но ничего… Как-нибудь переживу.
Прикрыв глаза, я просто сидела и старалась отрешиться от свалившихся на мою голову неприятностей. Солнышко грело лицо, ласковый ветерок его обдувал. Пока что жить можно…
Заскрипели камешки под чьими-то ногами и этот кто-то закрыл мне солнце. Надеясь, что этот наглец свалит подальше, я продолжала сидеть с закрытыми глазами.
— Девушка, а что вы тут одна скучаете? — раздался мужской голос с интонациями записного Казановы. Я промолчала, надеясь, что он свалит в туман. Но тот всё не унимался.
— Как вас зовут, такую красивую и грустную? Меня вот Алексей зовут. Я лётчик-истребитель наших героических Военно-Воздушных сил!
Пришлось открыть глаза, чтобы глянуть на этого хама-лётчика. Напротив моей скамейки стоял среднего роста парень в больничном халате. Темноволосый, с небольшими франтоватыми усиками. Увидев, что я открыла глаза, тот заметно обрадовался. Зря конечно…
— И на чём же летает этот храбрый лётчик-истребитель наших героических Военно-Воздушных сил? — со скрытым сарказмом спросила я.