Рыжий дьявол
Шрифт:
Это были очурские „миллионеры". Одного из них звали Осип Кузмичев, другого – Терентий Салов.
Оба они еще весной, с началом навигации, отбыли на север с луком. Лука было много – целая баржа. И вот теперь они возвращались с богатейшей выручкой. И кто-то ограбил их и прикончил. Судя по слухам, весьма жестоко… Трупы были найдены обезображенные, их с трудом удалось опознать.
Событие это вызвало много разговоров…
Так как в самих Очурах нет ни пристани, ни даже простою причала (здесь трудный фарватер, водовороты, крутые, обрывистые берега), то все суда – и катера, и баржи – останавливаются
Это общее правило! И уж тем более не стали бы от него отступать Терентий и Осип – мужики тертые, хитрые, не верящие никому.
И все-таки кто-то сумел перехитрить их и заманить в тайгу – на погибель.
На селе судачили и терялись в догадках: кто же это мог сделать? И чья же была машина? И только я один, пожалуй, уже понимал, догадывался – чья…
Наш клубный газик постоянно мелькал в селе и знаком был, в принципе, всем. Так что это одно уже могло привлечь путников и настроить их благодушно. Ну, а если и за рулем еще сидел кто-нибудь из своих, из очурских, – то отпадали вообще всякие сомнения.
Да, дело было провернуто ловко, умело. Обманули не только тех несчастных мужиков, но и меня тоже… Мной, моей машиной воспользовались, как приманкой! И кровь, пролившаяся воскресной ночью, запятнала как бы и меня самого.
И снова я – в который уж раз! – убедился в том, что таежный этот мир совсем не так примитивен, как кажется.
Как, например, это кажется Хижняку.
Вечером мы беседовали с Алексеем, и он подтвердил мои подозрения.
– Помнишь я тебе говорил про Клавкиного брата, про Ландыша? Так вот, она, конечно, машину добывала для него. А может, и сама с ним ездила…
– Но какова же все-таки эта баба, – процедил я сквозь стиснутые зубы. – Непостижимо: такая красота снаружи и столько гнили внутри! Какими глазами эта змея теперь посмотрит на меня?
„Змея" посмотрела на меня спокойно, с легкой улыбочкой. Пушистые ресницы ее были полуопущены, уголок крупных ярких губ поджат. И на щеке опять подрагивала ямочка.
– Пойдем-ка ко мне, – сказала она, – выпьем немножко. За мной ведь должок…
У нее была манера смотреть, говоря, не прямо в лицо собеседнику, а чуть искоса, уголком глаза, как бы слегка отворотясь. И косящий этот взгляд казался особенно дразнящим, загадочным.
Хороша она была умопомрачительно! Но все же в этом ракурсе, в повороте лица ее, в длинном изгибе шеи – угадывалось что-то и впрямь змеиное…
– Ладно, – сказал я со вздохом, – пойдем.
И затем, когда мы вышли из клуба:
– Ну, а как, кстати, поездка? Как все прошло?
– Да прошло неплохо, – она лениво повела круглым плечом. – Весело…
Меня передернуло от ее слов, однако я ничем себя не выдал. Надо было хорошенько разобраться в
Впрочем, это-то мне давалось без большого труда.
Странное, сложное испытывал я тогда чувство. В нем перемешалось многое… В сущности, я уже был влюблен в нее. И очень! И в то же время я ни на грош не верил ей и подозревал ее в самом худшем. И все это, в общем-то, полностью совпадало со знаменитым одесским изречением о „дерьме и конфитюре"…
„Ничего, ничего, я быстро тебя расколю, – думал я, шагая с ней по селу и невольно любуясь каждым ее движением, – обмануть меня можно только один раз! Я еще доберусь до всей твоей кодлы. Мы еще кокнемся, посмотрим, чья разобьется…
Ну, а если она все же окажется ни в чем не замешанной? – спросил новый, внутренний голос, – если окажется, так сказать, „чистой"?
Ну, тогда, – сказал я мысленно, – начнется другой сюжет. Тогда мы посмотрим: как же нам жить дальше…
Ты в самом деле уверен, что это именно то, что тебе нужно?
Не знаю, что мне нужно… Но я – поэт! Много ли есть женщин красивее?"
Я вздохнул. И ускорил шаги. Сейчас самое главное было – быстрее дойти до ее дома.
МЕДВЕЖИЙ КАПКАН
Клава жила на самом краю села, у Абаканского тракта. В одной половине дома помещалась ее семья, другая же – принадлежала ей. И здесь было чистенько, уютно и как-то даже нарядно.
Белели на окнах занавесочки, пол устилали пестрые циновки. В одном углу виднелась низкая широкая тахта, устланная оленьими шкурами. В другом – высился зеркальный гардероб. А посередине комнаты стоял большой длинный стол, весь уставленный бутылками и блюдами с закуской.
И возле стола – посвистывая и заложив в карманы руки – прохаживался сухощавый высокого роста парень с седою прядкой, спадающей на бровь.
– Привет, – сказал он, поблескивая металлическими зубами. – Я давно тебя жду!
И потом, потрепав Клаву по плечу, произнес, подмигивая'
– Ну-ка, сестричка, позаботься – налей нам по стопочке. Надо ж обмыть нашу встречу!
Так это, стало быть, Ландыш, сообразил я. Вот он каков! Но, интересно, зачем он здесь? Ох, это неспроста… Наверное, они сговорились заранее, и она привела меня специально для него, а вовсе не для себя…
И при этой мысли я почувствовал обиду, ощутил ее острый, болезненный укол.
Между тем Ландыш уже тянулся ко мне с наполненной стопкой. Я поднял свою. Клава – тоже. И мы все выпили за встречу. И потом – еще раз…
Я помалкивал, хрустел огурчиком и ждал, что же он мне еще скажет? Когда заговорит всерьез?
И он, наконец, заговорил.
– Тебе Клавка объяснила, зачем позвала тебя?
– Н-нет, – пробормотал я.
– Ну как нет? – подняла брови Клава. – Я же намекнула: за мной должок…