Рыжий Орм
Шрифт:
— Стоит иметь в виду еще одну вещь, которую я не раз сам замечал, — сказал брат Виллибальд. — Родив троих-четверых детей, многие женщины мягчают нравом. Я слышал от многих женатых мужчин, что не устрой Господь все так мудро, было бы трудно выдержать.
Орм с епископом кивнули; и тут послышались шаги, и вошла Ильва. В покоях было темно, свечи еще не зажигали, но она мигом заметила Орма и с криком кинулась к нему. Несмотря на преклонные годы, епископ проворно вскочил и встал между ними, широко расставив руки.
— Ну не так же, не так! — взмолился он. — Успокойся, во имя Господне! Не висни у него
Ильва попыталась оттолкнуть епископа, но тот устоял, брат же Виллибальд кинулся ему на подмогу и ухватил ее за руку. Она уступила, счастливо улыбаясь Орму из-за епископского плеча.
— Орм! — сказала она. — Я видела, как шли на веслах корабли с нашей родины. И видела, как на одном из них среди гребцов мелькнула рыжая борода. И тогда я заплакала. Потому что мне показалось, будто это ты, но ведь могло оказаться, что это вовсе и не ты. А старуха меня не пускала.
Она уткнулась в плечо епископа и содрогалась от рыданий. Орм подошел и погладил ее волосы, но не много сумел сказать, ибо плохо разбирался в женских слезах.
— Хочешь, я выпорю старуху, — сказал он, — только чтобы ты не горевала.
Епископ попытался оттолкнуть его и усадил Ильву, говоря ей слова утешения.
— Бедное дитя, не плачь, — сказал он. — Ты была одинока среди чужих людей, но Господь явил тебе милость. Сядь сюда на скамью и подкрепись вином с медом. Виллибальд сейчас принесет его, там много-много меда; и еще принесет прекрасные свечи. И ты отведаешь удивительных орехов из стран Юга, называемых миндаль, что дал мне брат мой аббат. Угощайся сколько хочешь.
Ильва села и утерла слезы и громко расхохоталась.
— Старый дурень совсем как ты, Орм, — сказала она, — хоть он и самый лучший из всех святых людей. Он решил, что мне грустно, и думает утешить меня орехами. Но даже в небе праведных немного найдется таких же счастливых, как я.
Внесли зажженные восковые свечи, очень красивые и яркие, и брат Виллибальд принес горячее вино. Он налил его в кубки зеленого стекла, провозгласил зычным голосом, что выпить его следует единым духом, дабы прочувствовать всю его силу и вкус, и никто не посмел ему перечить в таком деле.
Орм сказал:
Чуден светот ярких свеч,вальских вини свята старца;всех предивнейпосле слезчудный светв очах у юной.— И это первый стих, что пришел мне в голову за все это время, — добавил он.
— Умей я их складывать, — сказала Ильва, — я бы теперь тоже сказала вису. Но я не умею, я это знаю, потому что я однажды была посажена на три дня поста и молитвы и все время пыталась сочинить; нид про аббатису и не сумела. Но все же отец пытался меня этому учить, когда бывал в духе. Сам он складывать стихи не умел, но знал, как это делать. И самой большой досадой во всем этом для меня было именно то, что я не сумела сложить нида. Но теперь уже все равно, ибо никогда больше не будут меня стеречь старухи.
— От этого ты избавилась, — сказал Орм.
Ему
— Я сделала одну вещь, — сказала Ильва, — когда Свейн был уже близко и я не знала, смогу ли избежать его: я спрятала ожерелье. Ибо я менее всего хочу, чтобы оно попало в его руки. А потом у меня не было времени забрать его, когда мы спешили на корабль. Это, наверное, причинит тебе горе, Орм, но я не знала, как поступить иначе.
— Лучше получить тебя без ожерелья, чем ожерелье без тебя, отвечал он. — Но это королевское украшение, и я думаю, что его утрата для тебя тяжелее, чем для меня. Где ты его спрятала?
— Я готова тебе это открыть, — сказала она, — тут нет никого, кто станет болтать об этом. Неподалеку от больших ворот есть невысокий пригорок, поросший можжевельником и вереском, сразу направо от дороги, что спускается к мосту, и на этом пригорке лежат рядом три камня в зарослях можжевельника. Два их них большие и глубоко ушли в землю, так что видна лишь их малая часть, а напротив лежит третий, он наклонный и небольшой, так что мне под силу было его сдвинуть. Я завернула ожерелье в полотно, полотно в кожу, и положила под камень. Тяжело мне было оставить его там, это ведь было у меня единственное, что осталось от тебя. Но там, мне кажется, оно спрятано надежнее, чем если бы оно отправилось со мною в чужую страну, потому что на тот пригорок никто не ходит, даже коровы.
— Я вспоминаю те камни, — сказал брат Виллибальд. — Я там бывал и собирал тимьян и кошачьи лапки, когда готовил лечебный сбор от болезней горла.
— Быть может, и хорошо, что ты спрятала его за валуном, — сказал Орм. — Хоть и трудновато будет, верно, забрать его назад; из-под самого волчьего логова.
Облегчив сердце этим признанием, Ильва сделалась еще веселее и внезапно кинулась на шею епископу и засунула миндаль ему в рот и принялась умолять его прочесть над ними молитву и обвенчать их прямо тут же и сейчас. Епископ, которому орех попал с перепугу не в то горло, замахал обеими руками.
— Я думаю так же, как она, — сказал Орм. — Бог сам помог нам снова встретиться, и мы не хотим больше расставаться.
— Вы не понимаете, что говорите, — возразил епископ. — Это наущение дьявола.
— К старухе я не вернусь, — сказала Ильва, — а здесь мне быть нельзя. Я уйду с Ормом. И будет лучше, если прежде ты прочтешь над нами молитву.
— Он же еще не крещен, — в отчаянии закричал епископ. — Как я могу венчать тебя, мою крестницу, с язычником? И поистине стыдно видеть юницу в таком исступлении. Ты что же, не научилась и малейшей скромности?
— Нет, — твердо отвечала Ильва. — Мой отец учил меня многому, но по части скромности у него было плохо. Но что дурного в том, что я хочу замуж?
Орм вынул из кушака шесть золотых, из тех, что прихватил с собой из Андалусии, и выложил на стол перед епископом.
— Одному епископу я плачу за свое крещение, — сказал он. — И ничуть не хуже, если я смогу заплатить другому за свою женитьбу. И если ты хорошо поговоришь за меня с Богом и купишь свечей для Его церкви, то, может, и не так страшно, что я прежде женюсь, а уж после крещусь.