Ржаной хлеб
Шрифт:
— Сейчас же останови комбайны!
— Зачем? — не оглядываясь, спросила Таня.
— Ты что — слепая? Останови сию минуту!
— И не подумаю.
— Издеваешься? — зло закричал Захар, убедившись, что план его срывается. — Ну погоди, девка, ты за это ответишь! Крепко ответишь. Будешь помнить, как срывать концерты. Как идти во время уборки против политической линии!
— Иди-ка отсюда… со своей линией! Пока не попал под колеса комбайна! — посоветовала Таня, берясь за поручни.
— Пожалуюсь в райкоме! — пригрозил Черников.
— Иди жалуйся хоть куда, только сгинь отсюда
— Где Радичева?
— Была в обеденный перерыв, ушла.
— Куда?
— Не докладывалась.
— Где Сурайкин? Здесь какой-то саботаж.
Таня запустила комбайн, грохот напрочь забил все последние выкрики рыжеголового. Отстав от комбайна, красный от гнева Черников сел в автобус, распорядился гнать в Атямар.
2
Таня Ландышева, как и другие комбайнеры, работала почти до захода солнца. Все так же вроде наполнялись бункеры горячим зерном, так же приезжали и уезжали автомашины, наполненные сыпучей кладью, но настроение у Тани было уже не то. Не привыкла она делать свое дело молча, со сжатыми зубами, словно мстя кому-то. И все из-за этого рыжего Захара! Нет, она не раскаивалась, не винила себя за то, что прогнала его. Только, быть может, надо бы немного другим тоном говорить с руководителем агитбригады, не так распаляться. Но и не останавливать же было комбайны посреди поля часа на два!
«Мы считаем время минутами, — рассуждала Таня, стоя на мостике. — А тут, на тебе, глуши все пять комбайнов и слушай, как будут петь и плясать, агитировать нас за ударный труд. А хлеба пусть ждут, это плясунов не касается. За два-то часа — ого-го-го сколько можно убрать! Почему на заводах рабочие во время работы не останавливают свои станки не только на час-другой, но даже на минуту? Они знают цену своей минуте. А уборка хлеба — что, разве не тот же завод, а комбайн — не тот же станок? Причем на заводе проще: если и дождь пойдет — станок не остановится, а уж если польет во время жатвы, тогда и рад бы не останавливаться — остановишься. Нет, на уборке рабочей минутой надо дорожить еще больше, не правильно?..»
На другой день, с раннего утра, — словно Таня действительно сама и наворожила, — задождило. Только что чистое небо заволокло, подул прохладный ветер, принесший сперва редкие крупные капли, потом дождь хлынул по-настоящему. Ржаное поле словно задымилось, сверкнула молния, загрохотал гром.
Комбайны встали; хорошо еще что неподалеку находился крытый ток, туда все помчались, на бегу отфыркиваясь.
— Вот, прах его возьми, не ко времени пошел! — вытирая мокрое лицо такими же мокрыми рукавами, уже под крышей тока, подосадовал молодой комбайнер Павел.
— Не говори так, елки-моталки! — попрекнул Авдей Авдеевич; он помогал здесь Кузьме Кузьмичу — подправлял грабли, чинил лопаты, латал мешки. — Почему не ко времени? Озимя скоро сеять, сынок, озимя! Про будущий год не забывай. А ты — не ко времени!
— Верно, дедушка, — согласился Павел. Он снял с себя мокрую рубаху, выжал и, снова напялив ее на богатырское тело, неожиданно обнял мокрыми руками Таню. — Эх, Танюха! Сейчас бы, после этой баньки, по маленькому
— А ну-ка убери руки! Я и так вся мокрая, а тут еще твои холодные жерди! — Таня двинула плечами, резко освободившись от объятий парня.
— Да, сейчас бы концерт в самый раз, — поддакнул Кузьма Кузьмич, собирая в одну кучу лопаты. — Как говорил наш старшина, после боя для солдата хороший отдых — это победа в очередном бою.
Два молодых парня о чем-то пошушукались, один из них громко, чтобы все услышали, попросил:
— Дед Авдей, расскажи-ка, как ты в разведку ходил. Похлеще всякого концерта будет.
— Дедунь, расскажи! — поддержал друга второй парень. — Это ведь не какое-нибудь там «ля-ля-ля».
— Эх-хе-хе! Чего уж споминать, что давным-давно прошло и травой заросло, — явно для приличая засомневался старик. — Это тебе, елки-моталки, не пуд зерна: сразу и с места не сдвинешь, и не поднимешь.
— Дедушка, Авдей Авдеич, расскажи! Я разок слыхал — куда там артистам! — Подзадоривал старика и Павел, обращаясь за поддержкой к остальным колхозникам: — Так, мужики, а?
— Точно!
— Авдеичу слово!
— Ав-де-и-чу! — дружно раздалось под навесом.
— Уважь, Авдеич, уж не ломайся, — вставил и свое слово Директор.
— А я, елки-моталки, разве ломаюсь? У меня что было в жизни, про то все знают. С тем и в могилу сойду, не долго уж осталось до энтова. Тады слушайте. — Авдей Авдеевич удобно и, похоже, надолго примостился на мешок с зерном.
О том, как он был разведчиком в конной армии Буденного, Авдеич охотно рассказывал в школе на пионерских сборах, не однажды слыхали его и взрослые, и сейчас, упрашивая старика, парни немного и хитрили: интересно, что Авдеич на этот раз добавит к своему рассказу? А прибавлял он обязательно, и к этому в Сэняже уже привыкли.
Все замолкли, подсаживались поближе. Слышен был только дождь — словно целое стадо кур клевало по железной крыше.
— Значится, было это недалеко от Оленбурга. Мы стояли, сказать, вот здесь, — Авдеич показал на ворох зерна, — а дутовцы вон там, — старик махнул рукой в противоположную сторону. — Перед боем надобно было узнать, какие у врага, елки-моталки, силы. Што для этого надо? Везвестное дело — послать в разведку. Кого снарядить? В штабе кумекали-кумекали, потом Семен Михалыч Буденный, елки-моталки, издал приказ: пошлите, грит, нашего Авдея, он эрзя, ошибаться ему нельзя. Дескать, он такой из хруктов дуля, что его не берет никакая пуля. Не один раз, мол, хаживал в разведку, мы его смекалку знаем. Вызвал меня, елки-моталки, Михалыч и говорит, — до сих пор сохранились в моей черепушке его слова, не вру, могу даже побожиться перед честным народом, — «Ну, грит, Авдей-чародей, самое важное задание тебе. Выполнишь — свою шашку пожалую в подарок. А если не выполнишь… Знаю, выполнишь, шашка будет твоей, хоть и жаль мне с ней расставаться». Коротко растолковал, что и как там нужно обделать и с чем оттуда возвращаться. На прощание поцеловал, вроде бы и сейчас от его усов щекотит лицо. И объявил при всех: «Мировая революция, Авдёй-чародей, не забудет твою героизму!..»