Ржаной хлеб
Шрифт:
…Проверив все узлы машины, подтянув, что надо, Коля загнал «Волгу» в гараж, сходил домой. Побрился, переоделся и, опустив в боковой карман пиджака сложенный вчетверо лист, пошел в правление. Свое заявление он отдаст Сурайкину из рук в руки, если потребуется, сразу и объяснится.
Дверь председательского кабинета была закрыта неплотно, оттуда доносились голоса. «Ничего, главное, что застал, все равно дождусь», — бодро решил Коля,
Едва не стукнув его, дверь распахнулась, из кабинета вышла высокая незнакомая женщина. Полный нетерпения, Петляйкин шагнул
— Ты что, не видишь, у меня люди? — недовольно крикнул Сурайкин.
— Сквозь двери не видно, Потап…
Сурайкин не дал ему закончить:
— Выйди, если не видишь! Ступай подготовь машину, нужна будет.
Досадуя, Петляйкин круто повернулся, пошел в гараж. «При людях, словно своего кобеля гоняет! — возмущался он. — Ну ничего, ничего — недолго осталось!..»
Час спустя он свозил Сурайкина с представителем райкома на площадку, отведенную под откормочный комплекс, потом отвез всех троих в Дом приезжих. Терпеливо подождал, пока Сурайкин устроит их там, доставил его обратно в правление и, теперь уже не спрашиваясь, шагнул следом в кабинет.
— Ты что это, словно хвост, тянешься за мной? — усаживаясь в кресло, спросил Сурайкин, даже не взглянув на него.
— Потому, что у меня нет желания и в дальнейшем именоваться вашим хвостом! — Петляйкин вспыхнул, решительно подвинул к себе стул. Отступать он не собирался.
— Это как прикажешь понимать? — Теперь Сурайкин смотрел на своего шофера не столько с любопытством, сколько, пожалуй, растерянно.
— Вот, тут все написано.
Петляйкин достал из кармана заявление и, развернув его, положил перед Сурайкиным.
Председатель прочитал, побурел от возмущения и швырнул заявление Коле чуть ли не в лицо.
— Безобразие! — взорвался он. — Все вышли из оглоблей! Забыли, как раньше жили? Чего тебе не хватает? «Волга» почти твоей собственной стала. Катайся, за это ежемесячно еще и деньги получай!
— Вот этого я и не хочу — получать деньги за катание! — успел вставить Петляйкин. — Не нужна мне ваша «Волга»!
— Машина тебе не нужна, черт с тобой! А я-то, я-то тебе нужен? Или уж никому не нужен?
— Почему не нужны? Живите, я вам не мешаю…
— Как же не мешаешь, если удрать хочешь! Мне теперь что, на старости лет пешком топать?
— Почему пешком? — К таким вопросам Коля подготовился заранее, спокойно посоветовал: — Возьмите вместо меня кого-нибудь из пожилых шоферов. Или сами научитесь водить. Теперь многие сами рулят. Эка хитрость?
Спокойная рассудительность шофера поразила Сурайкина, пожалуй, больше, нежели его дерзость. Потап Сидорович смотрел сейчас на него, словно не узнавая, словно того подменили. И это — Коля Петляйкин, который всегда с полуслова понимал его? Послушный, уважительный, который, бывало, и чемодан из машины донесет, и дверцу машины откроет. Что с ним произошло? Что вообще с людьми происходит? Гнев Потапа Сидоровича утихал — вместо него в душе поднималась горечь.
— Эх,
— Учиться, Потап Сидорович, никогда не поздно, так умные люди говорят, — необдуманно ляпнул Петляйкин и сам спохватился. Сказал пожилому человеку, который обучил у них в Сэняже не одну сотню ребятишек, который, не спавши ночами, не евши сутками, при всем своем тяжелом характере, поставил на крепкие ноги колхоз; отдал годы и здоровье, чтобы жилось им сейчас, как живется. Лишку зачерпнул, надо бы как-то по другому, повежливей, но теперь ничего уж не поправишь.
Потап Сидорович медленно вытер платком покрасневшую лысину, узловатые руки его подрагивали. Не забыл он, как сегодня незаслуженно оскорбил, чуть ли не вором обозвав, Михаила Назимкина, отличного специалиста, которого сам же рекомендовал в партию, сейчас, зная себя, боялся, чтобы так же, если еще не хуже, не поступил с Петляйкиным. Сдерживая себя, почти кротко попросил:
— Иди, Петляйкин, оставь меня!
— Еще раз прошу, Потап Сидорович, отпустите, потом уж выйду, — как можно мягче и одновременно настойчиво сказал Петляйкин. — Я же не из колхоза прошусь. Дайте мне грузовую, буду работать как положено. Поймите, Потап Сидорович: и для колхоза и для всех лучше будет. Вот увидите, сами же будете меня хвалить!
Умом Сурайкин, конечно же, понимал парня, а переломить себя не мог, как не мог простить ему и обидных слов.
— Сказано тебе — марш отсюда! — прибегнув к привычной, спасительной грубости, потребовал он, пристукнув о стол кулаком и поднимаясь. Поднялся и Петляйкин, укоризненно покачав головой и разведя руками…
Через день его пригласили в партком. В кабинете кроме Веры Петровны сидела Таня Ландышева. Николай обреченно вздохнул: может, и зря он все это затеял? Мало того что председатель выставил — теперь еще и тут прорабатывать станут!
— Садись, Коля, — сказала Вера Петровна, когда Николай вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. — Садись и выкладывай начистоту, что там у тебя произошло с Потапом Сидоровичем.
— Вроде бы ничего особенного, Вера Петровна, — присев на край стула, ответил Коля, — попросился на грузовик. Он малость погорячился, я тоже.
— Коля, давай честно, — предупредила Таня Ландышева, — обидел ты его? Сказанул что-то?
Петляйкин опустил глаза, замялся.
— Ну, шут его знает… Может, и виноват… Как он разговаривал, так и я.
Радичева укоризненно покачала головой.
— Он ведь, Коля, и тебе, да и мне почти что в отцы годится. Непохоже это на тебя.
— Знаете, Вера Петровна, терпел, сколько можно! На собрании говорил, с ним говорил. А что толку-то?
— Татьяна рассказывала мне о твоем выступлении. Мысли твои и стремления похвальны. И о резервах правильно говорил, я тоже об этом думала, — Вера Петровна, убеждая, поймала его смущенный взгляд. — А вот перед Потапом Сидоровичем тебе надо извиниться. Надо, Коля.