Ржаной хлеб
Шрифт:
— Вы с чего начинали, Вера Петровна? — нарушил затянувшееся молчание Атякшев. — Как председатель колхоза?
— Мне было легче, Сергей Иванович, — ответила Радичева. — Я ведь всех знаю. А начала с главного: с актива, со специалистов. Потап Сидорович, дело прошлое, — не больно их жаловал: все сам да сам. Правда, и я еще немногое успела.
Атякшев кивнул:
— С этого и я начну, Вера Петровна. Со знакомства с коммунистами непосредственно на их рабочих местах. Заодно и с хозяйством познакомлюсь.
— А может, все-таки сперва примете у меня партийные дела? — полюбопытствовала Радичева.
— Вот
Вошел Михаил Назимкин с протоколом нынешнего отчетно-выборного собрания, Радичева рассмеялась:
— Вот и первые бумаги — никуда от них не деться!
— Не помешал? — спросил Назимкин, не понимая, почему жена и новый секретарь улыбаются.
— Разве член парткома да еще главный зоотехник может помешать? — шуткой ответил Атякшев. — Как, Михаил Андреич, покажешь мне завтра хозяйство? Найдешь время?
— Если уж на это времени не найти! — Назимкин развел руками.
— Тогда договорились, — довольно кивнул Атякшев и поднялся. — А сейчас пошли-ка, товарищи, отдыхать. Двенадцатый час.
— И то! — охотно поддержала Радичева, довольная своей маленькой женской хитростью: дождалась, когда сам предложил, чтоб не подумал, будто она, хозяйка, бесцеремонно распоряжается по всякому поводу.
Вера Петровна и Михаил проводили Сергея Ивановича до колхозного Дома приезжих, где ему была приготовлена отдельная комната; Радичева, прощаясь, прямо спросила:
— Сергей Иванович, а когда привезете семью? Колхозники ведь считают: привез — значит, напостоянно, осел человек.
— А это, Вера Петровна, будет зависеть от вас, — засмеялся Атякшев, — Когда правление представит квартиру, тогда и привезу.
— Завтра-послезавтра кончают ремонт.
— Тем лучше.
Утром Атякшев с Михаилом пошли по хозяйству, а поздним вечером, когда Вера Петровна вернулась из района, два крайних окна в правлении ярко светились: партийный комитет колхоза работал.
Глава седьмая
1
За два года солдатской службы Федя Килейкин никогда не забывал о своем родном селе, об отце и матери и конечно же о своей Тане. Письма от нее он получал аккуратно, все у них было решено, он знал, что она ждет его, и мысль о скорой встрече будоражила его.
Первые недели солдатской жизни достались ему нелегко. Здесь каждодневно приходилось делать то, чего никогда не делал дома — и полы мыть, и картошку на кухне чистить, и спать укладываться со всеми вместе, в одно и то же время, вставать по сигналу — шагу без команды не сделаешь. Потом его назначили писарем, — повезло, что у него оказался красивый почерк. Что уж есть, того не отнимешь: писал Федор, словно рисовал каждую буковку, любой разберет, Командиру полка, к примеру, переписанные им бумаги глянулись куда больше, чем на машинке отпечатанные.
На новом месте Федор, что называется, вздохнул. Теперь он сидел в штабе среди офицеров, почти офицером и себя чувствуя. По работе недостатков у него не было, одни похвалы-благодарности, за примерную службу ему даже был обещан отпуск.
Демобилизовался Федор вместе со своими товарищами — погодками, а выехал несколько дней спустя: пришлось оформлять списки и документы отъезжающих, потом сдавать сразу опостылевшую писанину новому писарю. Перед отъездом он сходил в город, купил костюм, белую рубашку, модные ботинки, широкий пестрый галстук: деньги, присланные родителями, пришлись кстати.
Выехал Федор не один — такое совпадение получилось.
Жена майора Акимова из их штаба оказалась родом из Атямара и как раз в эти же дни собралась навестить родителей, места своей юности. С женщиной было двое детей — девочка лет двенадцати и четырехлетний мальчик. Майор по-дружески и попросил Федора, чтобы он помог жене и детям благополучно добраться до места; дорога не из близких, а у нее кроме ребятишек было еще два чемодана.
Федор, подивившись, что и здесь нашлась его землячка, заверил майора, что все исполнит, как положено, тот может ни о чем не беспокоиться.
Майор сам отвез их на вокзал, усадил в вагон.
Странное какое-то двоякое ощущение испытал Федор, когда поезд наконец тронулся. И домой рвалось, торопилось его сердце, и неожиданно грустновато было прощаться со всеми этими местами: как и два года назад, стоял он в тамбуре, курил сигарету, смотрел на отплывающий назад перрон, на машущего рукой майора. Потом и майор и перрон исчезли, поезд, набирая скорость, вылетел в полевой простор…
Федор вошел в вагон, встал у окна, поджидая, пока жена майора устроится. И теперь уже не грустил, радовался, подумав, что телеграмму его, наверно, уже получили, готовятся, и представил, как встретится с Таней. Он дал себе слово — недели через две женится, хватит жить так, иссушая сердце!
Ехали спокойно, полностью заняв купе: ребятишки на нижних полках, Федор и Акимова — на верхних. Ох и сладко же спится вчерашнему солдату под перестук колес, так и выговаривающих: домой едем, домой едем!
Утром второго дня, когда Акимова повела ребятишек умываться, Федор задвинул дверь, быстро переоделся. И довольно заулыбался: в зеркале на него смотрел совершенно незнакомый, весьма симпатичный молодой человек в светло-синем костюме и белой сорочке. А жена майора, увидев его, настолько опешила, что решила, будто попала в чужое купе.
— Федя, ты ли это?
— Я, Мария Ивановна, я. Что, разве не узнали?
— Даже напугалась! Чего ж так быстро форму сбросил?
— Вот, не утерпел, — Федор снова покосился на зеркало. — Что, не идет?
— Идет, Федя, очень идет! В этом костюме хоть сейчас с невестой в загс!
Жена майора оказалась женщиной общительной, словоохотливой, рассказала, сколько они с мужем покочевали по городам, по разным гарнизонам; Федор, в свою очередь, охотно отвечая на ее вопросы, рассказывал об Атямаре, о сельских новостях, признался даже, что в Сэняже его ждет чудесная девушка. Как Федор ни отказывался, завтракать и ужинать ему пришлось со всеми — у Акимовой были всякие припасы, отказов она не принимала. Обедать же ходили в вагон-ресторан, и уже по-свойски Мария Ивановна отчитывала, что Федор обязательно брал себе стакан вина. «Смотри, втянешься!» — предупреждала она.