Ржавая Хонда (сборник)
Шрифт:
– Так объясни, – попросил я.
– До упадка люди такие были – депы. Их всё время по телевизору показывали, и они учили других людей жизни. А за непослушание обещали всем геенну огненную. Только их никто не слушал. За туфтарей держали. У них своя жизнь, у народа – своя. Вот за это они нас и грохнули.
– А как это «правильно»? – поинтересовался я. – И что такое «геенна»? И телевизор?
– Правильно – это когда по понятиям, – веско ответил Сула. – Каждый был сам по себе и не хотел жить интересами общака. А геенна – это то, что творилось во время Упадка. Мне как-то говорили,
– А я слышал, что раньше ночи были…
– Ага. А ещё с неба падал снег, и по воде можно было ходить как по сухому.
Каин нахмурился:
– О том, что по воде ходили, как по суше, написано в очень древней книге. Не думаю, что это враки.
– А в твоей древней книге об Америке что-то сказано?
– Нет.
– А про снег?
Каин промолчал, а Сула засмеялся:
– Так если там про снег и Америку ничего нет, может, и не было никакой Америки?
Упоминание о древней книге отвлекло меня от удивительного платка:
– А что там есть? – спросил я. – Про что книга?
– Про то, что нас всех сделал Бог. И Он защищает меня…
– Ясно, что «сделал», – Сула уже давился смехом. – Сделал-уделал…
– Если Бог тебя защищает, как ты оказался в тюрьме? спросил я Каина.
Сула хлопнул себя по ляжкам и закашлялся.
Эхом его кашлю коротко пролаял засов.
– Сулаев, на выход, – недовольно буркнул дружинник, входя в камеру. – Чему вы тут радуетесь, уроды?
Это у меня губа дрогнула. Сколько себя помню – всегда так перед схваткой. И ничего не могу с этим уродством поделать.
…Хватаю платок за краешек и закручиваю пластиной в надзирателя. Несгибаемая ткань входит ему в горло. Дружинник хрипит, хватается за шею, оседает. Я к его поясу: дубинка у него там подвешена. На специальной такой застёжке. Легко снимается… и тут же к дверям. Так и есть: второй дружинник подбегает. А я на корточках. У самых его ног. Сперва по коленям, а как он повалился ничком – по затылку и в висок. Только третий удар был лишним – замер он. И больше не шевелился.
Первым делом – обувь! Хорошие берцы. Высокие, крепкие. На литой упругой подошве. Я таких и не видел никогда. А эти двое, что надо мной потешались, на одно лицо стали: белые, глаза выкачены и как неживые.
– Чего застыли? – весело кричу. – В коридоре гляньте, может, там ещё кто-то есть. Нам одной пары ботинок не хватает.
Ага, «глянули» они, как же… стоят статуями, не шевелятся. Только мне так даже спокойнее. Деп их разберёт, что они в коридоре будут делать. А вдруг дверь прикроют и засов на место вернут?
Обулся и даже зажмурился от удовольствия – ух, как ногам тепло и сухо! Носки и ботинки надзирателем согреты. Хорошо!
– Ты бы тоже обулся, – Каину говорю.
Не слышит он меня. Смотрит на дружинников и губами шевелит, будто разговаривает.
Тогда я сам снял со второго покойника ботинки. Потом подумал и бушлаты тоже с них поснимал. И часы. А ещё в карманах штанов пошарил. Только пусто там, ничего не было. Одну куртку на себя надел, а во вторую обувь завернул, пояса, дубинки. Хорошие вещи. Знатный обмен.
Невыгодно! В Поле без режущего пропадёшь… Не беда! Второй бушлат на что-нибудь путёвое на рынке обменяю… и тут я о платке вспомнил. Вот ведь голова садовая! Чуть было не забыл такую видную вещицу. Склонился над жмуриком, которому горло перерезал, и передумал: платок был в крови. Не просто выпачкан – залит чёрно-красной пузырящейся слизью, которая не высохнет и до третьего отбоя. Не захотелось мне пачкаться. Я же во всём чистом, новеньком.
Тогда я вместо платка посуду прихватил. Водой из кружки чашку сполоснул да на приятелей цыкнул:
– Пошли, что ли? Или тут остаётесь?
– Это что же? Выходит, мы надзирателей грохнули? – заскулил Каин. – При побеге?
– Одного прирезали, факт! – кивнул Сула. – А второго дубинкой заквасили. Валить надо. Никто не поверит, что фазан сам справился.
– Куда валить? – запричитал Каин. – Давайте посмотрим, вдруг живые они.
– Бежим к Переходу, – сказал Сула. – Больше некуда. Я слышал, его иногда включают. Если повезёт, сразу у депа на куличках окажемся.
– А что такое «переход»? – спросил я. – Нет. Я, конечно, знаю, что это когда стоишь в одном городе, а потом сразу оказываешься в другом. Но как эта штука работает?
– Это недалеко, – махнул рукой Сула. – Пошли покажу. Они нарочно тюрьму рядом со станцией сделали, чтобы зэками было легче обмениваться.
Он первым вышел из камеры.
Я, конечно, со своим узлом не замешкался. Каин зашлёпал следом…
Сперва двигались узкими ходами, потом коридоры стали шире. Сула держался уверенно, но осторожно. Задерживаясь на «перекрёстках» и перед дверьми, он подолгу прислушивался, прежде чем тронуться с места.
Дважды чудом разминулись со спешащими по своим делам людьми. Один раз долго стояли, пропуская длинную вереницу тачек с зерном. Грузчики были молчаливы и злы. Мне показалось, что кто-то из них нас заметил, но тревогу не подняли, и мы прошли дальше.
Через час с четвертью оказались в просторном помещении. Странное освещение делало лица серыми. Только я и на солнце не назвал бы своих спутников розовыми, так что, возможно, в их бледности виноваты не только светильники. Вдоль стены тянулся ряд круглых проёмов, забранных огромными, в мой рост, лепестками. Один из проёмов был открыт.
– Везёт дуракам! – с непонятной интонацией сказал Сула и побежал к открытому входу.
Я не решился отставать. Судя по шлёпанью босых ног за спиной, Каину наше общество тоже пока не надоело.
Едва мы оказались внутри, как «лепестки» дрогнули и с шорохом трущегося металла развернулись, отрезав нас от зала. Сула радостно воскликнул: «Деп подери! Работает!»
С тем же шуршанием лепестки сложились обратно. Только теперь нам открылся другой зал. Это я по противоположной стене понял: на ней была другая вязь выписана. И на фанерном щите буквы были другими.