Ржавая Хонда (сборник)
Шрифт:
– Лим, признаюсь, мне будет тебя очень не хватать. Без тебя я даже умру от скуки… когда-нибудь, – Господин говорил спокойно, тщательно подбирая слова. – Но перед тем, как мы простимся и каждый пойдёт дожидаться своей смерти, я бы хотел у тебя спросить: зачем тебе власть? Ведь наш безумный наставник научил тебя только убивать. Какой же тебе прок от моего трона? Почему ты молчишь?
– Не уверен, что к концу беседы сохраню зубы…
– Можешь не беспокоиться, я уверен, что к концу беседы зубы тебе уже никогда больше не понадобятся. – Зал опять зааплодировал. – Кроме того, добейся ты власти, что изменилось
– Знаниями, – твёрдо сказал пленник. – У нас есть древние знания, которые…
– …не дорого стоят в век камня и железа, – насмешливо перебил его Господин. – А может, недоеденные мышами свитки помогут воевать с Западом? – Теперь к аплодисментам присоединились и гости. – Так ты скажи – и через месяц армии Египта будут стоять под нашими стенами. Треть убьют, а уцелевших уведут в рабство. Это и есть будущее моего народа?
В зале воцарилась тишина. Это была смелая речь. Гости могли обидеться.
Господин Муса перевёл дух и заговорил о другом:
– Я посмотрел на тебя и понял, что в этом мире нам с тобой тесно. И я точно знаю, кто из нас лишний. Но вот проблема: перед дворцом собралась чернь. И из-за одного бузотёра перевешать столько народа – несправедливо. Кроме того, это очень дорого. Своего леса, сам знаешь, у нас нет, а доставка станет в копеечку. Да и плотников столько не соберёшь…
Он кивнул наложнице, и та поднесла ему блюдо с вином и фруктами. Сделав совсем небольшой глоток и отщипнув несколько ягод от веточки винограда, Господин опять повернулся к пленнику:
– От тебя надо как-то избавиться, Лим, но так, чтобы твоя смерть не придала тебе ореол мученичества. Сброд любит награждать мучеников бессмертием, и бороться с тобой, когда ты давно уже будешь в могиле, станет ещё трудней. Незачем усложнять жизнь своим наследникам.
Господин вернул наложнице бокал, бросил в рот ягоды и спустился с подиума к пленнику. Они стояли друг перед другом как братья. Оба молодые и сильные. Оба умные и опасные. Для обоих смерть – не самая высокая цена за честь и достоинство. Но между ними была ненависть. И эта ненависть одного одела в золото, другого – в кровавые рубцы на спине. Одному казалось, что впереди ещё не один десяток лет царствования, другой был готов заглянуть на дно могилы.
– Вот я и подумал, – глядя прямо в глаза пленнику, продолжал Господин, – что в нашем случае показательными пытками не обойтись. Надо придумать что-нибудь дерзкое, леденящее кровь и волнующее воображение…
Он замолчал.
Господин и его пленник спокойно смотрели друг на друга. Вдруг Лим усмехнулся разбитыми губами и громко произнёс:
– Я трепещу, Муса, в ожидании откровения. Придумать что-либо более дерзкое, чем твоё правление, мне кажется немыслимым для простого смертного!
Господин со злостью смотрел на пленника, казалось, он вот-вот его ударит. И вдруг его лицо расслабилось, он улыбнулся, а затем громко расхохотался. Но никто из присутствующих не рискнул поддержать его смех.
– Смешно, – согласился Господин. – А чтоб ты тоже не заскучал, знай, что идею, КАК от тебя избавиться, подсказал Учитель…
Господин
Давно уже на дворцовой площади Джелибалада не собиралось столько народа. Оружейные и мясные лавки ещё держались под тенью дворцовых стен, но горшечники, зеленщики и прочая мелочь были сметены ещё утром, когда на всех площадях города было объявлено о великом испытании дифтера Лима. Господин Муса повелел сообщить об отмене казни и прощении главного зачинщика мятежа, чем ещё раз подтвердил ходившие о нём слухи как о благородном и справедливом повелителе, чьи недостойные слуги и чиновники-казнокрады превратно толковали указы, обижали и притесняли народ. Люди изо всех сил вытягивали шеи и давили друг друга, пытаясь получше рассмотреть клетку, стоявшую на возвышении справа от дворцовых ворот. Клетка была сильно вытянута в длину и поделена решёткой пополам. В правой половине, грозно порыкивая, расхаживало с десяток львов. В левой – одиноким серым пятном стоял куб, с виду массивный и очень тяжёлый. В центре передней грани чернело отверстие, в которое то и дело заглядывали любопытные. Другие, что были неподалёку от клетки, задирали редкую стражу или пытались дразнить зверей…
Когда солнце приблизилось к зениту, из дворцовых ворот выбежали глашатаи. Их встретили радостным гулом, но те, не обращая внимания на приветственные крики, поспешили рассредоточиться по площади. Несмотря на давку, они споро занимали свои места, и вскоре их синие колпаки замелькали повсюду.
Следом за глашатаями из дворца вышло полторы сотни тяжеловооружённых стражников. Они оттеснили зевак от клетки и, сомкнувшись, ощетинились частоколом копий. Ещё десятка три мечников расположились за их спинами.
Точно в полдень Господин Муса вышел к народу.
На нём был расшитый золотом халат. Белоснежная шапочка, перетянутая золотым обручем-короной, превращала её обладателя в сверхъестественное существо, избранное богами для справедливого и разумного устройства мира смертных. На поясе в простых походных ножнах у него был только кинжал, лишь подчёркивающий, что безопасность властителей обеспечивается отнюдь не их личным оружием.
Его появление было встречено рёвом возбуждённой толпы, которую во все времена одинаково приводили в восторг и торжество кумиров, и их бесславные кончины.
Легко ступая в своих алых, как языки огня, сапожках, Господин Муса занял место на кафедре и направил указательный палец на площадь. Мгновенно стало тихо. Каждый боялся пропустить хоть слово.
– Слушайте все…
Его сильный и звонкий голос был подхвачен глашатаями, и казалось, что одно и то же слово, многократно отражаясь от стен дворцовой площади, перекатывается через толпу туда и обратно.
– Слушайте и смотрите.
Из ворот вывели Лима. Его удерживали на цепях несколько человек. Он шёл, высоко подняв голову, и, хотя лицо его было в крови, каждый мог поклясться, что он улыбается. Вдруг он упал на колени, на какой-то миг цепи провисли, и он сумел поднять руки. Эскорт изо всех сил натянул цепи, но Лим уже стоял на ногах, сцепив руки над головой, и все видели, что даже здесь и сейчас он сумел поздороваться со всеми и с каждым.