Ржавчина в крови
Шрифт:
Когда вновь появилось солнце и дороги в городке полностью высохли, пришлось разобраться со смертью. Нам оставалось снять дуэли Меркуцио с Тибальтом и Тибальта с Ромео, то есть сделать последнее, огромное усилие, прежде чем распрощаться с Сан-Джиминьяно.
Утром, когда должны были возобновиться съёмки, пока Леда обсуждала какую-то проблему со звукооператором, я наблюдал за молодыми актёрами, которые сидели со своими шпагами на площади, в тени балкона, и беседовали.
Алек, явно в плохом настроении, уселся на землю и протянул свои тощие ноги прямо в дорожную пыль, не думая о том, что он в сценическом костюме. Ну почему он должен выходить на сцену именно сейчас?
Френсис пожал плечами, и его улыбка обернулась гримасой. Он, напротив, предпочёл бы умереть при дневном свете, как Аякс, а не угасать в безвестности, сливаясь с мраком.
Алек заворчал. Шекспир — мошенник, он не должен защищать его.
— Poor Mercutio! [86] — протянули Френсис и Бартоломью. Бедный Меркуцио!
И тут к ним присоединился голос Алена, который сказал, что он никогда об этом не задумывался, но Алек прав.
86
Бедный Меркуцио! (англ.).
Ромео и ДжульеттаШекспира — это по сути манифест третьего возраста, смертный приговор юным годам, потому что, если разобраться, никому из молодых героев трагедии не удаётся спастись и отложить что-нибудь на старость. Старуха с косой настигает их всех — первым убивает Меркуцио, потом Тибальта, Ромео и, наконец, Джульетту.
— But not Benvolio! [87] — воскликнул Бартоломью, когда все умолкли. — Ребята, уж извините, но я всех вас переживу!
87
Но не Бенволио (англ.).
Они расхохотались, а когда заметили меня, вскочили и убежали на середину площади.
Только Френсис остался, я похлопал его по плечу, заставив выпрямиться, и посоветовал не быть таким пессимистом.
—/’m not, — возразил он. Но остался верен Китсу: Стихи, слава и красота сильны, конечно, «о смерть сильнее, смерть — награда Жизни.
Проследив за его взглядом, я увидел бледное лицо Лавинии, выделявшееся среди других, под солнечным зонтом, улыбающееся.
Съёмки в Сан-Джиминьяно без всяких проблем и осложнений сменились съёмками в Монтемерано. Тоже Тоскана, тоже зной но всё-таки ближе к морю, иногда пахло морской солью, а по вечерам долетал лёгкий прибрежный ветер.
Мы переместили нашу ставку в дом Андреа Меи, друга Федерико. Маркиз, явно обнищавший, слишком высокий, чтобы выглядеть красавцем, но всё же по-своему очаровательный, этакая непропорциональная греческая статуя.
По случаю нашего приезда он устроил праздник, в котором принял участие и мэр городка, встретивший меня торжественным рукопожатием и обещанием, что ничто и никто не помешает нам и мы станем снимать наш фильм при всеобщем восхищении, без каких-либо помех.
Увидев на площади группу табунщиков, гарцевавших на своих лошадях, английская часть группы поразилась, никто даже не предполагал, что
Лавиния шепнула мне на ухо, что её отец, уехавший в аргентинские степи, тоже, возможно, стал гаучо — пастухом.
— Странно, почти не помню его лица, — сказала она, глядя на далёкий закат. Он отразился в её глазах, затуманенных слезой.
Так я узнал, что Джон Олифэнт ещё жив и, несмотря на молчание Эвелин, дочь поддерживает с ним отношения, получает письма из Аргентины к Рождеству и дню рождения, время от времени какой-нибудь чек и в ответ посылает открытку.
Потом откуда ни возьмись появился какой-то журналист, спецкор бог знает какого журнала, и целую неделю торчал на съёмочной площадке, интервьюируя всех по очереди актёров, делая множество снимков, что-то записывая, выясняя.
— Почему именно Шекспир? — всё время спрашивал он.
— А почему нет? — без устали говорил я, не в силах понять, что же всё-таки ему хочется узнать. — Вчера, сегодня, завтра… Пока любовь будет воспламенять сердца, пока восторг любви будут сдерживать условности, недопонимание, в мире будет ещё много Ромео и Джульетт.
И посматривал в сторону Френсиса и Лавинии, отдыхавших в перерыве между съёмками в тени невысокой каменной ограды, вытянув ноги и откинув голову назад. Смотрел и на мисс Бернс в белом платье, сидевшую на складном стуле в шаге от них, — бледный демон, караулящий их.
Словно почувствовав что-то, она теперь ни на минуту не оставляла ребят одних, превратившись в белую тень Лавинии. Стоило ей сделать хоть шаг, мисс Бернс тотчас следовала за ней. Поэтому ребята старались выучить как можно больше итальянских слов и выражений, чтобы говорить на этом языке и исключить, таким образом, chaperonиз разговора. Леда стала их карманным словарём, а я — «Энциклопедией Треккани» [88] .
88
«Энциклопедия Треккани» — крупнейшая итальянская универсальная энциклопедия.
— Ферруччо, что это такое?
— А это?
— А это?
После каждого моего ответа следовал новый вопрос, и под конец я уже изнемогал, не зная, что делать, смеяться или плакать, и останавливал их, похлопав по плечу и взмолившись:
— Хватит, ради бога!
Однако учить их чему-то новому, смотреть, как они делают первые шаги во взрослой жизни, доставляло мне особую радость, словно колокольчик звенел в сознании, всё внутри сжималось от волнения, я понимал, что, будь у меня дети, я вёл бы себя с ними точно так же — точно так же терпеливо и нескончаемо повторял бы слова и фразы. И преисполнялся гордости, поглядывая на моих английских ребят, которые обменивались нежными улыбками и взрослели, расцветая с каждым днём.
Лик луны начал постепенно меняться. Её жёлтый овал сделался ущербным, словно окунувшись в чашку с чаем. Дни бежали, второй месяц работы подходил к концу. В этом году июль тоже обещал быть историческим.
В Монтемерано обитала целая община диких кошек, во время съёмок они с любопытством смотрели на нас с невысокой каменной ограды или ходили за нами, мурлыкая, тёрлись о ножки моего складного стула, особенно когда появлялись корзинки с завтраком.
Однажды рыжий куцый кот разлёгся на перилах балкона и крепко уснул там на глазах у изумлённой Лавинии, когда мы снимали главную сцену трагедии — встречу влюблённых после праздника в доме Капулетти.