Ржавое море

Ёсиюки Дзюнноскэ

– Что ты крутишь без конца…

– Да вот, никак не могу остановиться.

– Дурак, – сказала девчонка с глупым выражением лица. – Пойдем лучше ловить цикад.

Я зашагал рядом с ней. Она завернула к лавке и вышла, держа в руках шест, обмазанный клеем, для ловли птиц и насекомых.

Мы пошли короткой дорогой, узкая тропка с обеих сторон заросла бурьяном. Девочка вдруг остановилась.

– Постой-ка…

Высоко подвернув подол кимоно, она присела на корточки среди зарослей травы. Круглая попка была коричневой от загара. Сюда проникал морской ветер и солнечные лучи. Маленькое неведомое животное сидело передо

мной на корточках. Я смотрел на ее коричневую кожу с чувством какой-то потерянности. Когда я ощущал запах человеческого пота, я остро ненавидел вдову, но тогда у меня, что называется, было за что ухватиться.

Два моря. Два совершенно разных моря. И берега их несхожи. И мне определенно жить возле мертвого, испускающего зловоние моря. Это я понимал отчетливо.

Разные бывают моря.

Должно быть, все морские воды на земле соединяются между собой, а моря все равно разные. Дерево, растущее на одном берегу, обильно покрыто листвой, но на другом побережье оно может и не зазеленеть. А иной раз дерево, кажущееся засохшим, полным-полно вязкого, блестящего древесного сока. Оно живое. Но пересади его на другую почву, дерево и впрямь зачахнет.

Когда бы все моря землиОдним огромным стать могли,Вот это было б море!Когда б деревья всей землиОдним огромным стать могли,Вот это было б древо!И все на свете топорыОдним огромным стать могли,Что это был бы за топор!Когда бы люди всей землиОдним огромным стать могли,Вот это был бы великан!Когда б свалил тот великанОгромным топоромВ пучину дерево-гигант,Вот был бы шум и гром!Прошло двадцать лет.

Все эти годы я жил в городе. Как-то ко мне вдруг заявился Имано. Имано художник, живет в провинции в маленьком припортовом городке. Море там бурное, живое. Имано привел с собой юношу.

– Мальчика пригласили участвовать в нынешней выставке. – Имано назвал одну из известных выставок. Его спутник, юноша лет шестнадцати, был подстрижен ежиком.

– Потрясающе, ведь он так молод…

– Его и по телевизору хотят показать как самого молодого, а меня вытащили потому, что он мой ученик. Чтобы заработать на краски, он ловит рыбу.

Мальчик смотрел на меня сияющими глазами. В этих чистых глазах отражалось ослепительное солнце и белые гребешки волн.

– Мы как раз идем на телестудию. Можно нам перекусить у тебя? – Юноша развернул пакет с завтраком. – Суси [2] собственного изготовления, это у него дома такие делают.

Юноша предложил мне суси. Выговор его был грубоватым, провинциальным. К суси, величиной с добрый колобок, прилепился красный ломоть рыбы. Ни с того ни с сего мне вдруг вспомнилась коричневая попка маленькой

дочери рыбака, но никакой потерянности я не ощутил. В руке я держал суси, и настроение у меня было преотличное.

2

Суси – рисовая лепешка, на которую кладется ломтик рыбы, моллюск, креветка и т. п.

На другой день на выставке мы с Имано стояли перед картиной юноши. Во всю ее величину был изображен нос рыбачьей лодки. И лодка и море были ржаво-красного цвета, но это не был цвет ржавчины, коррозии, это была яркая краска, в которой солнце смешалось с крепким морским ветром. И лодка и море были написаны смелыми резкими мазками, изогнутые линии почти отсутствовали. Конкретность нарисованного, интенсивный цвет и смелая линия в итоге создавали абстрактный эффект.

Море на картине было точно такое же, каким оно отражалось в глазах юноши.

– Неплохо, а? – кивнул на картину Имано.

– Неплохо. Мне даже захотелось взглянуть на это море. Давненько я там не бывал.

– Что ж, поедем с нами. Вкусной рыбкой угостим… Может, в этот раз сойдет?

– Может, сойдет.

Я хотел бы полюбить бурное море вблизи портового городка, но всякий раз, как я оказывался на его берегу, непременно заболевал. У меня уже был горький опыт, это повторялось неизменно. Однако стоило мне вернуться в большой город к мутному ржавому морю, как все неприятные ощущения разом исчезали. В пыльном прокопченном воздухе я чувствовал себя воскресшим. Это, видимо, говорило о крепости моего здоровья. Но мне бы хотелось жить безмятежно на любом морском берегу – вот о чем я думал. Имано обещает накормить вкусной рыбой, а я бы желал съесть само это море.

Однако и на этот раз к вечеру следующего после приезда дня я заболел. Не в силах терпеть, на третий день утром сел в поезд.

Прошло еще пять лет.

Несколько раз я делал попытки навестить Имано, но нездоровье вновь и вновь вынуждало меня вернуться раньше времени. Я сумел поладить с морем, где отстаиваются сточные воды и нечистоты, а вот здешнего моря мое нутро не принимало, как я ни пытался справиться с этим. Труднее всего мне было свыкнуться с его непомерным блеском и сверканием.

Больше года я не был в тех краях.

Однажды опять позвонил Имано. Был сезон выставок, он приехал в Токио и остановился в гостинице где-то в районе Уэно.

– Привез тебе гостинец, сардины. Только сегодня утром выловили. Знаешь, самые вкусные – величиной с указательный палец. Приезжай побыстрее…

В полутемном коридоре гостиницы я заметил большое полотно.

– Это что такое?

Имано назвал имя юноши.

– Он нынче не прошел на заключительную выставку. Вот, привез картину сюда и преподнес хозяйке.

Я разглядывал полотно, неловко изогнувшись в узком коридоре. Шероховатая поверхность картины, написанной маслом, находилась прямо перед глазами. Ржаво-красная картина в слабом освещении выглядела унылой – в отличие от той, пятилетней давности, где красный цвет впитал в себя яркое солнце и крепкий ветер.

Во всю величину полотна в абстрактной манере был изображен невод, а в глубине на ржаво-красном берегу несколько маленьких рыбачьих лодок. В их очертаниях прибавилось ломаных линий. Эти перемены меня заинтриговали.