Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)
Шрифт:
— Есть еще один вариант.
Его уверенная улыбка сбивала меня с толку. Он не играл, он действительно был в чем-то очень уверен.
— Устранить?
Шмидт, протестуя, вскинул руки:
— Что вы! За кого вы меня принимаете?
— Тогда что же?
— Я не теряю надежды договориться с вами.
— Боюсь, для этого у вас нет решительно никаких оснований… Скажите, я свободен?
— Как и каждый в этой благодатной стране.
— И могу идти?
— Ну разумеется! Простите, что пришлось украсть у вас столько времени.
Я
— А полицейский у выхода?
— Ах да! Розенберг!
С дивана, торопливо погасив сигарету, поднялся долговязый, моих примерно лет человек. Одинокая жидкая подвитая прядка посреди лысины и склоненная набок голова придавали ему смешное сходство с цыпленком.
Розенберг — Розенбергс. Я вспомнил… Еще один призрак.
— Слушаю!
— Скажите, чтобы профессора пропустили.
— Слушаю! — Розенберг кашлянул в кулак и еще сильнее склонил голову набок. Сходство с цыпленком усугублял крошечный носик посреди одутловатых щек, более уместный для младенца, чем для мужчины солидного возраста и габаритов. — Пожалуйста, пройдемте, — скользнул он по мне взглядом.
— Хотя нет! — передумал Шмидт. — Доведите его сами до ближайшей остановки такси и посадите в машину. Желаю всего хорошего, профессор!
— Прощайте.
Сопровождаемый долговязым господином цыплячьего вида, я прошел через всю комнату. Я не верил, я все еще не верил. Даже когда дошел до двери. Даже когда взялся за литую бронзовую ручку.
Шмидт окликнул меня, когда я уже шагнул в прихожую и полицейский, дежуривший у входа, стал возиться с замком.
Впрочем, называть его теперь полицейским можно было лишь чисто условно. Он успел сменить униформу на неприметный штатский костюм.
— Одну минуту, профессор. Вас, кажется, в этой поездке сопровождает дочь?
Дочь? Инга?
Вот когда мне стало по-настоящему страшно!
ПУТИ И СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
переплетаются иной раз самым необъяснимым и неожиданным образом. Астроном Джеймс Джинс как-то сказал:
«Все в мире взаимосвязано. На земле ребенок роняет из колыбели погремушку, а уже волны от этого движения бегут в космическом пространстве и через тысячи лет отзовутся на тысячах светил». Не знаю, как там насчет космоса, но что касается людских взаимоотношений, то здесь я целиком и полностью разделяю мнение ученого.
Недобросовестный связист опоздал с отправкой срочной телеграммы, а на другом конце планеты из-за этого возникла беда… Кто-то не поленился сдать в бюро находок подобранную в метро копеечную записную книжку с одним-единственным адресом — и потерявшиеся во время войны близкие люди вдруг вновь обрели друг друга…
Случайности? Стечение обстоятельств? Разумеется, не без этого. И все же, я убежден, в невероятно запутанном клубке из миллиардов совершенно не связанных между собой людских судеб тоже есть свои неизученные еще закономерности. Добрые
Казалось бы, какое отношение ко всем злоключениям, которые пришлось испытать мне и Инге, мог иметь старый рыбак с Курземского побережья Латвии по фамилии Лайвинь? Совершенно незнакомый человек; я даже не подозревал о его существовании. И тем не менее к нашим бедам он имел самое непосредственное отношение.
О Лайвине я узнал значительно позже описываемых здесь событий. Случилось так, что один знакомый рижский филателист увидел у меня беззубцовые стандартные марки буржуазной Латвии — те самые, купленные в венской лавчонке, — и назвал эту фамилию. Ему было мало что известно: так, случайные обрывки сообщенных кем-то сведений, то ли правда, то ли ни на чем не основанные слухи. Но меня его рассказ сразу насторожил. Я обратился к своему старому другу Виктору Клепикову — теперь уже пенсионеру.
Виктор навел справки. Оказалось, фамилия Лайвиня в прошлом проходила по одному небезынтересному делу, и его показания были записаны на магнитофонную пленку.
Мы прослушали ее вместе с Виктором. Да, чутье меня не обмануло. Лайвинь оказался причастным к нашей венской эпопее.
— Давай еще раз прокрутим пленку, — попросил я Виктора. — Мне хотелось бы, с твоего разрешения, сделать кое-какие выписки.
— Зачем? — пожал плечами Виктор. — У тебя ведь есть кассетный магнитофон. Возьми да перепиши ее.
— А можно? Я ведь не просто себе на память.
— Ну и что? Дело давным-давно сдано в архив, самого Лайвиня тоже уже нет в живых. А история поучительная, пусть о ней узнает побольше людей. Ну, в крайнем случае, опустим кое-какие необязательные детали…
Вот так и появилась здесь нижеследующая магнитофонная запись.
…Да, звать меня Кристап Лайвинь, это точно, с самого, можно сказать, рождения. И отца тоже Кристапом звали. Так что Кристап, сын Кристапа, Лайвинь… Нет, это по-русски Кристап Кристапович. А у нас, у латышей, отчество не в ходу. Просто Кристап. Или гражданин Лайвинь. Или, когда очень уж надо отца помянуть, Кристап, сын Кристапа.
Кто я по роду занятий?.. Рыбак. Прирожденный рыбак. Сын рыбака, сам рыбак и отец рыбаков.
Предпринимательская деятельность?.. Нет, не занимался… Ах, вот оно что — коптильня! Да какая ж это предпринимательская деятельность — простая никудышная коптильня!.. Да, было дело. Оборудовал я как-то в прежние времена рыбокоптильню в сарае. Два сезона проработала — и прикрыл. Самому мне с ней не управиться было, работников нанимать — накладно. А сыновья не захотели. Так что не вышло из меня фабриканта. А вы говорите — предпринимательская деятельность!