Ржевская мясорубка
Шрифт:
Фронтовые чудеса! Привезли очередную партию раненых. Поставили на землю носилки. Два тяжелораненых солдата оказались рядом и, поглядев друг на друга, ахнули: встретились два родных брата! Между ними состоялся такой разговор, рассмешивший лежавших рядом.
— Никак Серега?! Не помер, брат?
— Жив, жив, Иван.
— И куда ж тебя угораздило?
— В плечо немец-сволочь всадил разрывную. Не знаю, руку сберегут ли. А тебя куда?
— Засадили осколок в руку. Ты-то откуда попал сюда?
— С того
Впоследствии я поинтересовался его судьбой. Руку Сереге спасли и отправили долечиваться в полевой госпиталь.
— И я, Серега, с того света: как из худого ведра, кровушка из меня вытекла. Пожалел бог мужика — вытащили санитары. Ну как там, брат, на том свете? С кем свиделся, с кем посудачил?
— На земле веселее, Ваня. Вот братана встретил. Надо же! Какая радость для мамани: живы мы.
Дальше уже пошел настоящий спектакль.
— А скотинку таматка не встретил?
— Как же, брат Иван, узнала меня коровушка — наш молокозавод, молочком парным угостила.
— Ишь ты! А Жучку не приметил?
— Как же, как же, и Жучку! Как жила без ума на земле, так с дуростью и там собачит.
— Ну, а Рыжего, кота твоего? Что там поделывает?
— Э-э, там объяснили: на небеса мышам вход заказан. Кота определили на новое дело — главным мухобоем. За каждые десять тысяч прихлопнутых мух — премия. Ничего, справляется. На земле слыл умняком, и там признали умняком. А меня опознал — облизал, обмурлыкал.
— Да, привалило тебе, Серега!
Как ни ноет, ни сверлит, ни сдавливает грудную клетку — аж тошнит, как ни болит — братья всех развеселили.
— Ну и артисты! Шутники!.. — смеялись раненые.
Вторая ночь в медсанбате оказалась для меня нелегкой. Поначалу — крепчайший сон, а затем вдруг пошли сновидения — и какие! Что это — ночная игра воображения, отголосок страшных впечатлений, разбушевались потусторонние силы? Остаток ночи обернулся для меня кошмаром, фантастические картины цепко держали в своей власти, заставляя сопереживать, радоваться, плакать, содрогаться.
…Шурка! С отцовской шашкой в посеребренных ножнах, в казацкой папахе, на великолепном сером коне мчится галопом по бранному полю. Ни одна пуля его не трогает! И вот они — басурманские окопы! Выхватывает Шурка шашку из ножен и сечет, сечет ею вражьи головы! А наши уже заняли опустевшие окопы и бросились догонять трусливо убегающего врага. «За святую Русскую землю!» — кричит казак-рубака Шурка и мчится на коне за немцами, сносит им головы! Немцы падают на колени и молятся, устремляя глаза в небо, просят избавить их от человека-дьявола.
Победа! Ржев — наш!!! Молва о сверхгерое-спасителе обрастает легендами. Доходит она и до высокого начальства. Затребовал Высокий Чин русского
Вышел Шурка — в казацкой папахе, с отцовой шашкой в посеребренных ножнах, вскочил на своего серой масти коня и помчался, обгоняя ветер, на встречу с Высоким Начальством.
— Откуда ты взялся, витязь? — спрашивает Шурку Высокий Чин о четырех звездах на погоне. — Какую желаешь самую высокую награду?
А Шурка — это как же обнаглел парень! — сплюнул, отматерился и заявляет:
— Взмолились реки, взмолилась Русская земля, залитая солдатской кровью, и повелел мне Всевышний прекратить ваши генеральские безобразия. Как вы воюете — враз изведете весь народ христианский!
Разгневалось Высокое Начальство, затопало хромовыми сапогами:
— Схватить неуставника! Связать непокорного! Расстрелять, чтоб другим геройствовать неповадно было!
Да не на того напали!
Поперву окружили Шурку солдаты-автоматчики да, рассмотрев своего — казака-удальца, тотчас побросали оружие, кричат:
— Не станем стрелять в своего спасителя — святого героя-легенду!
А Шурка, выхватив отцову шашку из ножен, вмиг порубил поганые начальственные головы.
Скандал! Такого Красная Армия не знала со дня своего рождения!
Тут прибыли охочие на расправу особисты. Эти враз повязали героя! И посадили во фронтовую тюрьму — глубокую-глубокую яму! Да забыли нечестивые про его коня. Тот, почуяв беду, примчался и разогнал-раскидал всех обидчиков. Вскочил Шурка-казак на своего серого и поскакал вдаль — за облака…
Очнулся я среди ночи. Мучительно долго выбирался из сна. Наконец вскочил. Думал, что с койки. На самом деле давно уже валялся на полу, весь взлохмаченный, мокрый, с тяжелой головой. Еле-еле опять взобрался на койку, глядел в темноту и звал, призывал Шурку — он же только что был тут, рядом!..
Вместо Шурки подковылял к моей койке сосед и дрожащей рукой протянул кружку с водой:
— Выпей, солдат, водички, полегчает. Так громко стонал, звал какого-то Шурку — верно, друга поминал. Пройдет время, и нас с тобой станут поминать. И на том — большое спасибо. Окаянная война, окаянный немец.
Проснувшись утром, долго не мог сообразить, где я и что со мной. Завтрак все не везли. Не дождавшись, я ушел в лес, к раненым.
А на операционной на поляне в тот день произошло настоящее чудо. Сотворили его два доктора и два минера.
Обычно в прибывающие повозки бывало набито столько раненых, сколько поместится. Вдруг привезли только одного. Осторожно переложили на носилки и опустили на землю. На поляне его уже ждали. Видно, особый случай. Собрался персонал: начальник госпиталя, еще один врач и почему-то минеры со всем снаряжением. Стало ясно: случилось что-то необычное. Суетились медсестры, санитары.