С чего начиналось
Шрифт:
Я слушал эту бесхитростную речь рядового мастера и поражался логичности его мышления, технической компетентности и деловитости. Как же изменились люди!
Мы, два человека с высшим образованием, инженеры, слушали его и поддакивали.
В конце недели пресс ввели в действие, и на нем стали изготовлять дефицитные детали. Ещё одно узкое место производства было ликвидировано. А ведь сколько тогда аналогичных предложений возникало!
В канун нового, 1942 года
Перед
У Комитета стандартов тоже была такая оперативная группа. По вопросам производства танковых корпусов, а также организации работы оперативной группы комитета мне и надо было сначала побывать в Куйбышеве, где тогда находился аппарат Совета Народных Комиссаров СССР, а затем лететь в Москву.
31 декабря утром я добрался до челябинского аэропорта. Там я встретил А.Н. Бурова – заместителя председателя Комитета стандартов. Эта встреча для меня была совершенно неожиданной.
Он прибыл в Челябинск из Барнаула, а расстались мы с ним в Москве.
– Куда вы направляетесь? – спросил я его.
– Вызвали телеграммой в Куйбышев. Да вот выехать никак не могу: нет самолётов.
– Я тоже должен лететь в Куйбышев. Так что давайте пробиваться вместе.
Буров сообщил мне последние новости о деятельности Комитета стандартов в Барнауле, об условиях работы и настроениях сотрудников.
– Работать довольно трудно, связи с наркоматами и ведомствами усложнились, да кроме того, вся их деятельность подчинена нуждам фронта и, конечно, теперь не до стандартизации, – заключил он.
Я был чрезвычайно рад встрече с Буровым. В комитете мы с ним хорошо сработались, и я высоко ценил его производственный опыт и объективность при обсуждении разного рода вопросов.
– Надо бы вам все-таки заглянуть в Барнаул, – сказал он, да я и сам это чувствовал: ответственность за комитет с меня, несмотря на то что я занимался танками в Челябинске, никто не снимал. – Среди сотрудников возникли кое-какие раздоры. Пока дело до серьёзного не дошло, следует вмешаться. Впрочем, раз мы летим вместе, у нас будет ещё время подробно обсудить все дела. Теперь главная задача улететь.
С начальником аэропорта Дубовым я был уже хорошо знаком. В те месяцы мне часто приходилось летать, и он знал меня как обладателя мандата ГКО.
– Мне надо в Куйбышев, а затем в Москву, – объявил я ему, здороваясь,
– Ничем не смогу помочь, Нет ни одного самолёта. Разве только завтра, – ответил он.
– Но я не могу ждать до завтра. Мне надо лететь буквально немедленно, я уже условился быть в Куйбышеве завтра.
– А что я
– Безвыходных положений нет. Давайте подумаем, как быть, вы человек информированный. Может быть, где-то поблизости есть машины и можно оттуда вызвать или туда отправиться и вылететь, – убеждал я Дубова.
Он задумался, стал ходить по комнате, потирая руки.
Был собачий холод, термометр показывал минус двадцать восемь градусов, временное помещение аэропорта барачного типа плохо отапливалось, а дверь комнаты постоянно открывали. Но вот Дубов остановился около меня, положил руку на плечо и, глядя прямо в глаза, спросил:
– На грузовом самолёте полетите? Это вообще против правил, но, если вам так спешно надо лететь, я могу вас отправить. Через час у нас летит самолёт в Казань. Везём кольца для подшипников. Можем подбросить вас до Казани, ну, а от Казани до Куйбышева рукой подать. Оттуда значительно легче добраться.
Я согласился.
Вместе с Буровым мы поднялись по трапу. Сильный, холодный ветер пронизывал буквально до костей. Самолёт был загружен деревянными ящиками, на которых лежал бесформенной грудой промёрзший брезент.
– Ну, давайте устраиваться, – предложил Буров.
С большим трудом мы сбросили брезент с ящиков, освободив место для сидения. Но со всех сторон дуло, и холод был жуткий.
– А ведь, когда поднимемся, будет ещё холоднее, – поёжился Буров, – надо что-то изобретать. Давайте хоть шалаш, что ли, из этого брезента соорудим, все-таки не так ветер будет свистеть.
Промёрзший брезент гнулся, как лист кровельного железа. Мы устроили под ящиками какое-то подобие палатки и забрались в неё. Твёрдый брезент держался без дополнительных креплений и подпорок.
Как будто бы не дует, но и холод пронизывает. Мы это особенно почувствовали уже в полёте, набрав высоту.
Прошло много лет, мне часто приходится летать. Но когда я теперь слышу передаваемую через репродуктор информацию о скорости самолёта, высоте и температуре за бортом – минус 45 или 50 градусов, я неизменно вспоминаю полет из Челябинска в Казань и невольно поёживаюсь, хотя в комфортабельных самолётах ИЛ-62 или ТУ-104 тепло и удобно, а стюардессы предлагают обильное и разнообразное питание.
В тот день в кармане пальто у меня было одно сваренное вкрутую яйцо. Я хотел съесть его. Но это оказалось не так просто. Скорлупа примёрзла к белку, и очистить его долго не удавалось, а когда, наконец, я освободил часть белка от скорлупы, то откусить хотя бы кусочек так и не удалось, несмотря на все мои старания: зубы скользили, как по фарфору.
На ногах у меня были бурки, немного тесноватые, и ноги стали замерзать. Из кабины управления вышел один из лётчиков и спросил:
– Ну как, живы? Не окончательно ещё замёрзли? Потерпите ещё немного, скоро пойдём на посадку.