С чистого листа
Шрифт:
— Хочешь? — спросил он, протягивая косяк.
— Да пошло оно все, — сказал Авнери и хорошенько затянулся.
Вышла луна, и сотрудники «Теско» начали разъезжаться. Юзи и Авнери курили.
— Давай начинать, — сказал Юзи.
— Рано, — возразил Авнери. — Людей еще слишком много.
Машина наполнялась дымом, воздух был спертым и неподвижным. Авнери открыл люк. Повисла пауза.
— Думаю, за нами следят, — угрюмо проговорил Юзи.
— За нами никто не следит.
— Я чувствую.
Авнери покачал головой.
— Шпионский синдром начинается? Пора тебе завязывать
— Мы оба не те.
— Но в твоем случае виновата травка.
— Ты что, терапевт?
— Пора тебе бросать эту дрянь. Ну, привычку эту.
— Короче.
Они помолчали.
— Есть идеи, куда податься? — просил Авнери.
— Когда?
— После операции «Смена режима». Когда мы начнем с чистого листа.
— Говорю тебе, я останусь здесь, в Лондоне. Иначе я бы и не подумал спасать свой бизнес. Не подумал бы марать руки об этих придурков, что у нас в кузове.
— Можешь ставить на себе крест, если хочешь. А я полечу в какое-нибудь уютное местечко.
— Попробуй Грецию. Там сейчас дешево.
— Я не говорю по-гречески, — ответил Авнери.
— Научишься.
Они замолчали, пережидая, пока мимо, спеша домой и прочесывая фарами дорогу, пронесется очередная машина.
— Забавно, правда? — проговорил Юзи. — До чего мы докатились.
— Забавно? — переспросил Авнери.
— Год назад мы были богами. А теперь посмотри на нас. Устроили мышиные разборки с какими-то шестерками-однодневками. Смешно, да?
— Ага. Смешно.
Они умолкли, докурили косяк и еще немного понаблюдали за супермаркетом. Работники продолжали расходиться. Потом время пришло. Авнери отпустил ручной тормоз, и фургон бесшумно покатился из тени к баку для стеклотары. Юзи с Авнери натянули лыжные маски, после чего Юзи с помощью болторезов открыл крышку. Авнери выволок три свертка наружу и положил на асфальт. Пленники дышали, но других звуков не издавали.
— Ну что, дети мои, — сказал Юзи по-русски. — Теперь вашим глазам должно стать лучше. Кто желает прозреть?
Он наклонился к первому поляку и оборвал ленту вокруг его глаз. Пара зрачков забегала из стороны в сторону.
— Ну чисто арабка, — сказал Авнери, возвращая зрение второму пленнику.
Юзи рассмеялся и проделал ту же процедуру с третьим. Потом он засмеялся еще громче, чтобы показать, что ему не страшно. Вот они: три сморщенные мумии с глазами.
— А теперь, мои польские дети, — проговорил он, слушая собственный голос, — начнем урок. Мы учимся не разводить Томислава Кащеева. Сосредоточьтесь, дети, потому что вам предстоит сдавать экзамен.
Широко распахнутые глаза. Ерзанье по земле. Юзи мутило, но он не признавался в этом, даже себе. Раны болели. Бизнес есть бизнес.
— Не тяни, — шепнул Авнери.
— Видите там, у меня за спиной? — спросил Юзи. — Контейнер для тары. Знаете, его опустошают всего раз в две недели.
Первые двое сопротивлялись и приглушенно мычали, когда Юзи и Авнери взваливали их на плечи и бросали в бак. Третий обмяк, подчинился и только всхлипывал. Бутылки начали тарахтеть и звякать, когда мужчины испуганно забились в темноте.
— Учитесь прилежно, — разнесся по
Захлопнув крышку, он быстро, не оборачиваясь, забрался в фургон и закурил. Авнери присоединился к нему и откатил машину обратно в тень, подальше от камер видеонаблюдения. Там он сбил оставшиеся фальшивые номерные знаки и, дав по газам, скрылся в ночи.
13
В ту ночь Юзи не мог уснуть. Он знал, что его постигнет такая кара; бессонница всегда мучила его после операций. Адреналин. Он долго лежал, вдавив голову в подушку и бормоча о чем-то Колю. Потом сидел перед компьютером: чесал пальцы, курил косяк за косяком, ел клубничные муссы и гипнотизировал мерцающий экран. Прежде чем захлопнуть над поляками крышку гроба, он приклеил на внутреннюю стенку одноразовую камеру размером с ноготь. Именно она передавала образы, которые Юзи всю ночь отслеживал на экране компьютера; зернистые, черно-зеленые образы, три свертка, заваленные осколками стекла, то ерзающие, то снова затихающие. Юзи чувствовал себя ребенком, который наблюдает за гусеницами в банке. Несколько раз его подмывало вернуться и отпустить поляков. Но он не поддался импульсу.
С рассветом начали падать бутылки. Один сверток, оказавшийся особенно в неудачном положении, завалило с головой всего за час. Некоторые бутылки разбивались; крови Юзи не видел. Поддаться порыву и освободить пленников было бы непозволительной роскошью. Юзи понимал, что кляпы к этому времени уже не будут настолько эффективно выполнять свою функцию, ведь их разжевывали много часов подряд, и они пропитались слюной. Он знал, что испытания поляков скоро закончатся.
И в самом деле, ближе к полудню в контейнер с бутылками внезапно ворвался свет. Две минуты спустя полицейский в светоотражающем жилете забрался внутрь и, увязая в стекле, стал осторожно пробираться к странным коричневым тритонам, которые теперь неистово колотили хвостами, надеясь, что их спасут. Юзи дождался, пока полицейский сорвет упаковочную ленту с лиц — и он, Юзи, сможет удостовериться, что все остались живы. Потом он щелкнул по красной кнопке в углу экрана и на вопрос «Вы уверены?» ответил «Да». Экран почернел. В нескольких милях от него с шипящим звуком, на который никто не обратил внимания, самоуничтожилась камера.
Юзи не терзался страхами, что ему это аукнется. Он видел ужас в глазах своих жертв. Он знал, что они никогда не посмеют нанести ответный удар или привлечь полицию. Их унизили, и слух об этом скоро разнесется. Он в безопасности. Нет, следующие несколько недель, пока он отсиживался в тесной будке у ворот Хасмонейской школы для девочек в Хендоне, вооруженный всего-навсего передатчиком двухсторонней связи и монитором видеонаблюдения, и ждал, когда заживут раны, ему — как обычно — не давало покоя брюссельское убийство, его первое убийство для Бюро. Он отнимал жизни и до того, как поступил в разведку, конечно отнимал. Но только в пылу и в гуще сражения. Брюссельское убийство было, что называется, его первым хладнокровным. И донимало его больше остальных.