С чистого листа
Шрифт:
— Нет. Он сволочь, но его цель — устраивать собственную жизнь, а не рушить жизнь другим. По крайней мере, если эти другие сами не напрашиваются.
Пауза.
— Ты до сих пор веришь в доктрину статус-кво?
— Нет.
— А говорил с такой убежденностью, будто веришь.
— Я всегда так говорю.
— Насколько мне помнится, нет.
— Твоя память еще коротка.
— Ладно. Так почему ты больше в нее не веришь?
— Это слишком рискованно. Глубоко в душе я уверен, что на Среднем Востоке должен быть ядерный фактор сдерживания. Но на бумаге это все-таки слишком
— Значит, ты веришь в доктрину сердцем, но не умом.
— Можно и так сказать.
Либерти покачала головой и допила свое десертное вино.
— Стало быть, Моссад не вышвырнул тебя сразу после того, как услышал эти пьяные речи? Я бы на их месте немедленно тебя спровадила. Или того хуже.
— Нет. Мне повезло. Мои кони оказались в нужном месте в нужное время.
— Кони?
— Это наше словцо. Влиятельные заступники. В Бюро у каждого как минимум два коня: один просто тебя опекает, а другой в экстренных случаях вытаскивает из дерьма.
— Значит, то был экстренный случай.
— Увы. Кони всыпали мне по первое число, но смягчили удар, и я сохранил работу.
— Твои кони до сих пор за тобой присматривают?
— В какой-то мере, — сказал Юзи, — в какой-то мере.
— Это Бюро тебя сегодня так отделало? — спросила Либерти.
Юзи кивнул и наполнил бокалы.
— Когда я решил уйти, — сказал он, — мои кони убедили тех, от кого все зависит, что я не представляю угрозы. Они сказали, что я съехал с катушек — пал жертвой боевого стресса, но в целом по-прежнему верен отчизне. И Бюро позволило мне сбежать. Когда-никогда припугнут и думают, что такой науки с меня достаточно. В любом случае они знают, что я всегда у них под рукой.
Юзи устало показал на распухшее от синяков лицо.
— Давай выйдем на балкон, — сказала Либерти, беря сумочку и бокал. — Подышим свежим воздухом.
Юзи вышел за ней в ночь. Остановившись бок о бок, они окинули взглядом город. Пламя обогревателей рвалось к огромному пустому небу над головой. «Либерти не знает ни об операции „Смена режима“, ни даже об операции „Корица“, — думал Юзи. — Нутром чую, что не знает».
— Одного не пойму, — проговорила Либерти. — Ты явно расстроен, что ушел из Моссада. Зачем ты вообще с ними связался, если они тебе так ненавистны?
Юзи вздохнул, глядя во мрак.
— Быть евреем и быть израильтянином — две разные вещи, — сказал он. — Евреи диаспоры могут сколько угодно говорить об Израиле, но им не понять, какая там жизнь. В Израиле некуда бежать. Если долго ехать в одном направлении, наткнешься на границу и тебя завернут обратно. А сунешься в другую сторону, зарежут или устроят над тобой самосуд. Нельзя исчезнуть. Нельзя спрятаться. Если начнется война и враг прорвется на несколько миль в глубь Израиля, мы будем отбиваться от него кухонными ножами на порогах наших домов. В Израиле всё должно защищаться, и ты понимаешь это каждой клеточкой. У тебя нет выбора. Ты должен сражаться, чтобы защитить мать, отца, братьев и сестер, свой дом, свою школу, своих соседей. Я ненавидел Бюро, но я не мог покинуть свой народ. — Он помолчал, чтобы собраться с мыслями, и продолжил: — Когда я был «катса», любой мужчина в Израиле с радостью поменялся бы со мной местами.
— Не понимаю, — сказала Либерти. — Ты непоследователен.
— А я и не обещал, что будет понятно, — отозвался Юзи. — И не претендовал на последовательность.
Вдали мерцающие огни самолета чертили над Лондоном плавную дугу. За последний час Юзи сказал гораздо больше, чем собирался. Такого в его жизни еще никогда не случалось. Это было безрассудно, и он понимал, что этому скоро придет конец.
— Однако, — сказал он, — мы так и не поговорили о работе.
— Ах, это, — отозвалась Либерти, — я уже почти забыла.
Она повернулась спиной к городу и уперлась локтями в перила. Юзи продолжил смотреть в темноту.
— Тут все просто, — сказала она. — После смерти мужа его организацией управляю я. Управляю русскими, всеми до единого. Меня устраивает; я говорю на их языке, я понимаю, как они мыслят. Я держу с ними дистанцию — так безопаснее. Вся полнота власти в моих руках. Мы делаем оптовые поставки на вершину рынка. Кроме того, разбавляем чистый товар кофеином и тому подобным и продаем на уровень ниже, главным дилерам на местах.
— Каков твой процент на рынке?
— Не знаю. Шестьдесят, может быть, шестьдесят пять процентов.
— Шестьдесят пять процентов?
— Около того.
— Черт.
Юзи осушил бокал. Он чувствовал себя слегка пьяным. Трудно было представить, что этой женщине хватает беспощадности заправлять наркокартелем такого высокого уровня. Но опыт говорил, что это лишний раз доказывает, насколько она опасна.
— Источниками я обзавелась, когда работала в Афганистане, — продолжала Либерти. — Я превратила бизнес мужа в империю. Ни у кого, кроме меня, нет такой хорошей линии снабжения. Я импортирую на рынок лучший товар, крупными партиями. Проблема вот в чем. До меня дошли слухи, что кто-то из моих подчиненных пытается нащупать источник, чтобы перетянуть бизнес на себя. Я должна знать, насколько мои люди мне верны. И хочу, чтобы ты помог мне с этим.
— Так мы говорим об одноразовой операции?
— Нет, нет. Сейчас на вершине только я. Но там, наверху, мне бы пригодился такой, как ты, — человек с твоими умениями. Можно сказать, собрат. А эта операция просто для затравки.
— Оплата?
— Четыре тысячи фунтов в месяц.
— И все?
— А чего ты ждал?
— Мне еще нужно где-то жить.
— Согласна.
— Я хочу въехать сегодня ночью.
— Без вопросов.
— И я могу уйти в любой момент, с бонусом в десять тысяч фунтов.
— Конечно.
Юзи помолчал. Он не ожидал, что с Либерти будет так легко торговаться.
— И я хочу восемь тысяч в месяц, — сказал он, проверяя, насколько далеко она позволит ему зайти.
— Шесть, — сказала Либерти.
— Семь.
— О’кей, — ответила она. — Семь тысяч в месяц, крыша над головой. Если уходишь, получаешь десять штук на прощание. Договорились?