С кармой по жизни

Корнилова Наталья Геннадьевна

— О, вон и они, кажись, — сказал Иннокентий, кивнув на другую сторону площади. — На нашей тачке прикатили.

Все разом повернули головы. Там, почти у самого выезда, подъехал к обочине и остановился джип, который я, на свою беду, так опрометчиво преследовала от аэропорта. У меня все оборвалось внутри: сейчас начнется самое страшное. Я почувствовала жуткую слабость во всем теле и противную дрожь в коленях.

— Да, это они, — сказал Дмитрий Семенович. — Жалко, что не видно, сколько их там.

— Сам же велел затененные стекла поставить, — пожал плечами Иннокентий. —

Но нам без разницы — главное, чтобы пацана ей отдали.

— Готово, — сказал Лева, осматривая собранную винтовку с оптическим прицелом. — Сейчас только заряжу, и можно бабу пускать. У нас еще есть пара минут.

Он начал загонять патроны в патронник. Дмитрий Семенович повернулся ко мне и протянул бумажный пакет с веревочными ручками.

— Держи. Здесь бабки, пятьдесят тысяч долларов, не потеряй. Подойдешь вон к тому джипу, — он ткнул заскорузлым пальцем в окно, — постучишь в окошко и скажешь буквально следующее: «Здравствуйте, я от Иннокентия,

он сам приехать не смог, послал меня. Просил передать вам денежки и забрать мальчика». Запомнила?

— Запомнила, — машинально ответила я, ибо ничего другого не оставалось.

— Молодец. После этого возьмешь пацана и приведешь его сюда. Поняла?

— Поняла.

— Когда пойдешь, не оглядывайся, чтобы они не знали, где мы находимся. Усекла?

— Усекла.

— И ничего не бойся — в случае чего ты нас не знаешь, мы тебя тоже.

— В случае чего?

— В случае ментов, дура! — нервно выкрикнул Иннокентий.

— Кстати, вы мне должны сто рублей, — вдруг вспомнила я.

— Какие еще сто рублей, черт возьми?

— За то, что я выполнила ваше поручение.

— Обойдешься, — зло бросил он. — Они тебя все равно не спасут.

— Отдайте мне мои деньги, — упрямо повторила я, цепляясь за любую возможность оттянуть неизбежное. — Иначе никуда не пойду.

— Да отдай ты ей этот стольник! — рявкнул басом Лева, выкатив наружу глаза. — Нашел из-за чего базар устраивать!

— Спокойно, спокойно, братва, не надо нервничать, — севшим голосом проговорил Дмитрий Семенович, сам заметно нервничая. — Отдай ей сто рублей, Кеша, и пусть идет.

Кеша недовольно засопел, полез в карман плаща, вынул бумажник и протянул мне купюру.

— Подавись, скряга.

— Спасибо.

Я спрятала деньги, взяла пакет и открыла дверцу.

— Ну, я пошла? — спросила, еще надеясь на чудо: вдруг они передумают?

Но они все трое, как голодные волки, смотрели на меня, и только глаза их хищно поблескивали в полумраке салона. Я взглянула на винтовку в Левиных руках, и меня охватила дрожь: как знать, может быть, именно из нее меня сейчас и убьют.

— Давай, давай, мыль свою задницу и не задерживайся там, — взволнованно проговорил Лева. — Главное, не говори им, что мы здесь.

И я пошла. На ватных ногах я, словно босиком по раскаленным камням, двинулась по тротуару вдоль шоссе, прямо к джипу, в котором затаились мои враги. Никогда еще мне не было так страшно. Я почти физически ощущала, как по моей спине ползает прицел оптической винтовки, и представляла, как дрожит Левин палец на спусковом крючке, отмеряя последние

мгновения моей жизни. Наверное, когда человека ведут на расстрел, он чувствует то же самое. Мне хотелось бросить пакет и бежать сломя голову подальше от всех этих бандитов и страхов, но ноги не слушались и как заколдованные несли меня вперед, навстречу неотвратимой гибели. Мне почему-то казалось, что стоит только Григорию увидеть меня, как он тут же, не разбираясь, пристрелит меня на месте. Или просто заподозрит неладное и сразу уедет, и тогда меня прикончат из той ужасной винтовки. Одним словом, как бы ни развивались события, жизнь моя все равно должна закончиться здесь, на этой площади перед аэровокзалом. Я шла, ничего практически не видя перед собой, кроме треклятого джипа, который приближался с каждым шагом и с каждой секундой становился все больше и больше, увеличиваясь до фантастических размеров.

Когда до машины осталось всего несколько метров, я замедлила шаг. Рука, держащая пакет, тряслась как в лихорадке, другую я спрятала в карман плаща. Я не знала, увидел уже меня Григорий или еще нет, а если да, то о чем сейчас думает, наблюдая за приближающейся к нему невесть откуда взявшейся здесь Вероникой. Наверное, гадает, недоумевая, и снимает пистолет с предохранителя. Что ж, так мне и надо. В другой раз, если он наступит, конечно, сто раз подумаю, прежде чем давать столь опрометчивые объявления.

Приблизившись к джипу, я постучала в окошко. Стекло сразу же опустилось, и моему взору предстало изумленное лицо Григория. Наконец-то мы с ним встретились. Передо мной сидел тот самый импозантный красавец-мужчина, в которого я влюбилась, еще не зная, что душа у него на самом деле чернее ночи. Мне так много хотелось ему высказать в глаза, а тут я вдруг потеряла дар речи — при виде этого красавца в душе моей невольно начали просыпаться прежние чувства к нему.

— Вероника? — Его глаза воровато забегали по сторонам — видимо, стыдно стало негодяю. Быстро овладев собой, он сердито спросил: — Ты что здесь делаешь?

Я стояла и молчала, как идиотка, забыв об опасности, и не могла уже думать ни о чем, кроме сидящего в машине мерзавца, обманувшего меня в самых лучших и чистых чувствах. Мне было плевать на то, что он бандит, ведь кроме того, он все же был еще и мужчиной, и в нем не могло выгореть абсолютно все человеческое. Я хотела, чтобы он передо мной хотя бы извинился. Эта навязчивая мысль настолько захватила меня, что все остальное вдруг разом перестало существовать: пусть меня убьют, но я хочу увидеть раскаяние в его подлых глазах.

Осмотревшись по сторонам, он нарочито грубо спросил:

— Ты что, онемела?

Я молча кивнула и тихо спросила:

— Скажи, Григорий, тебе правда не стыдно?

— Что? О чем ты говоришь? — Он быстро отвел взгляд, в его голосе слышалась неприятная фальшь.

— Ты знаешь, о чем. — Я, не отрываясь, смотрела на него.

— Откуда ты взялась здесь, черт возьми? — Он нервно сглотнул. — Как ты меня нашла?

— Провидение привело, — усмехнулась я, стараясь вложить в усмешку все свое презрение к нему. — Ты жалок, Григорий.