С каждым вздохом
Шрифт:
— Нет. Алистер всегда посылал за ней машину. — Камерон глубоко вдохнул, но это не улучшило цвет его лица. — Я чувствую себя, как будто был здесь раньше, но это невозможно…
Возможно, но она не стала говорить ему. Он раньше выглядел плохо, теперь он выглядел, словно мог потерять сознание, если она не посадит его в кресло. Она положила одну руку ему на плечи точно так же, как сделала это по дороге к Патрику, другой рукой Сани обняла его за талию и насильно провела в дом. Она подвела его к одному из удобных кресел перед камином и, когда посадила его
— Я должен видеть, что ты тоже греешься у камина. — Слабо сказал Камерон.
— Что ты сейчас должен, так это держать голову между колен, пока не потерял сознание. — Сказала девушка. — Я сама могу разжечь камин. Я даже могу позаботиться о твоей лошади. Джеймс держит небольшое стойло с сеном и овсом, и Патрик был здесь сегодня утром, так что я уверена, что есть и вода на… хм… там… — Сани закрыла рот, когда поняла, что лепетала.
Она нервничала, вот что это было. В первые дни после возвращения она так сильно хотела, чтобы Камерон как-то нашел дорогу к ее дому и сел в кресло перед камином. А сейчас, он был здесь, но это было совсем не так, как она себе это представляла. И все что она сейчас могла сделать, это не расплакаться.
Лучшим вариантом было сбежать.
Она пойдет позаботиться о его лошади, затем уйдет к Патрику. Камерон мог высохнуть перед камином и уехать домой, к тому времени, как она вернется… через день или два. Его голова пройдет и без нее.
Она оставила Камерона устраиваться, а сама вышла на улицу. Сани пригоршней овса заманила его лошадь в небольшое стойло, вытерла насухо и удостоверилась, что у него хватит корма немного поесть. Она задумалась, затем обошла дом и забрала седло Камерона. Не было никакого смысла оставлять его мокнуть под дождем. Она подняла его и вскрикнула, когда его вырвали у нее из рук.
К счастью, или может быть к несчастью, Камерон держал его с другой стороны.
— Иди и сядь у камина, женщина, — отрывисто сказал он. — Я сейчас приду.
Она хотела возразить, но он выглядел еще хуже, чем десять минут назад. Сани следила, как он очень неуверенно вошел в сгущающийся мрак и, вздрогнув, поняла, что он говорил на гаэльском. Только вот она не могла вспомнить, сколько времени он говорил на нем, и было ли то, что она отвечала ему на том же языке, отражением ее душевного состояния.
Саншайн глубоко вздохнула. Хорошо, может она и не умрет оттого, что сделает чай и позволит ему посидеть перед камином. Она хорошо уяснит раз и навсегда, что он не знает ее и что у него нет желания заводить с ней знакомства, и будет лечить свое разбитое сердце.
И будет делать это в Сиэтле, если у нее есть хоть капля здравого смысла.
Сани зашла в дом и вначале подбросила дров в камин, затем приготовила лекарство, облегчающее похмелье.
Камерон вошел, закрыв за собой дверь. Она слышала, как он снимал сапоги и поставил их у двери, наверняка рядом с ее обувью. Сани слышала, как он снимал пальто и повесил его на вешалку. Все казалось совершенно нормальным, «Я дома милая, что у нас на ужин?» — так это могло
Она позволила ему сделать это, затем подняла кружку чего-то неприятного для него и чего-то вкусного для себя и понесла их в свою маленькую гостиную.
Сани протянула ему лечебный отвар и села на скамеечку Морейж перед камином. Камерон понюхал, оценивая, что она ему дала, затем глубоко вдохнул и выпил содержимое.
На это ушло пара минут, но, в конце концов, она увидела, что морщинки от напряженности и боли на его лице стали разглаживаться. Тишина окутали их обоих, тишина, которой следовало быть полной знания, что в этом веке у Сани был и он, и современные нити для швов, но она такой не была. Сани пыталась довольствоваться тем, что у нее было, но это не работало.
Он должен уйти. Даже если для этого ей пришлось бы вытолкать его за дверь.
Она забрала у Камерона кружку и вышла на кухню, прежде чем ей пришлось делать вид, что ей уютно сидеть в тишине. Девушка вылила остатки чая и вымыла кружку. Камерон мог бы его выпить и ехать домой. Даже Морейж не винила бы ее за то, что она хотела выгнать его, не считая смягчающих обстоятельств. Она подняла его кружку и вернулась в гостиную, ожидая увидеть, что он сидит перед камином.
Вместо этого он стоял, прислонившись к стене, в четырех шагах от нее, и следил за ней.
Сани чуть не выронила кружку. Он резко подался вперед и поймал ее, и снова прислонился к стене.
— Почему ты нервничаешь?
— Не нервничаю, — солгала она. — Я просто волнуюсь, что ты не доберешься домой до наступления темноты, так что будет лучше, если ты поскорее допьешь отвар.
Камерон слабо улыбнулся.
— Ты выпроваживаешь меня?
— Точно.
Он улыбнулся шире.
— И даже вначале не предложишь покормить меня?
— Ты хочешь, что бы я покормила тебя? — удивленно спросила она.
— Вообще-то, не думаю, что рискну поесть, — обеспокоенно сказал он. — Этим утром меня заставили пережить поздний завтрак — лондонский поздний завтрак, не меньше. И я все еще пытаюсь удержать его внутри.
— Я должна испытывать к тебе жалость? — спросила Сани, резче, чем хотела.
Камерон не отреагировал. Его улыбка исчезла, и он выпил чай, затем медленно протянул ей чашку. — Что я такого сделал, что ты меня так не любишь?
Она неуверенно переступила с ноги на ногу.
— Я не не люблю тебя.
— Тогда почему так злишься на меня?
— Я не злюсь на тебя.
— Тогда почему, госпожа Саншайн, Вы каждый раз убегаете, стоит мне подойти к Вам?
Потому что смотреть в его сверкающие голубые глаза и видеть, что он ее не узнает… это убивало ее.
Потому что, когда он стоит в четырех шагах от нее, и она знает, как почувствует себя, если пройдет эти четыре фута, бросившись к нему в объятия, убивало ее. Потому что, глядеть на его рот, который был так красив и знать, какие чудеса он мог подарить ей, убивало ее.