С мешком за смертью
Шрифт:
В околодке, около кровати Марка, кроме этих новостей, есаулы «банды смерти» сообщили еще кой-какие, быть может, не менее важные. Сашка Волчок с Ленькой Култаевым после купанья захотели посмотреть, как солнце садится, и побежали по тропинке к закату — они думали, что скоро бору и конец; бежали, бежали, закружились от сосновой духоты, пошли шагом и вышли на дорогу, а впереди все темные на свет сосны, и где-то за ними прячется огненное солнце, и уже в глазах зарябило — будто это и не лес, а повесил кто-то с неба до земли занавес из материи — черной полоской по апельсинному цвету.
На дороге услыхали скрип телеги и голоса. Прислушались — бежать иль нет, а из-за куста голос:
— Эй вы! Стой! Убью!
Смотрят — остановилась
78
Треугольные вставки под рукавами — у мордвы всегда красного цвета.
Солдат опустил ружье, видя, что мальчишки не думают бежать, нимало не пугаясь, таращатся на старика и тянут носом запах дегтя и суховатой липы от телеги.
— Что за люди? — спросил солдат.
— Надо бы соврать, я потом догадался, а я всю правду и сказал: кто мы и что…
— Правда лучше всегда, — наставительно, вспоминая институтские уроки, вставила Аня.
— Ну, положим, в Москве не всякому правду надо говорить, — возразил ей Марк.
— А солдат спрашивает: «зачем приехали».
Я ему:
— За хлебом.
— А с чем вы приехали за хлебом?
— С товаром.
— С каким?
— Мануфактура. Сахар. Гвозди. Топоры.
— А пилы есть?
— И пилы есть, никак.
— А мыло есть?
— Есть.
— А нет ли гасу? [79]
— Не понял я чего, и говорю: нету гасу.
— А сколько вас…
— Больших тут, — уж я правды ему, вижу, говорить нельзя — двести, говорю, человек да нас сто!
— Эк хватил!
— Он мне поверил, да, пра [80] . И все, говорю, со свечками… [81]
79
Так называют на юго-востоке керосин.
80
Право.
81
Винтовки.
— Кобылки [82] есть?
— Чего это?
— Ну пулеметы…
— Два.
— А паровоз один?
— Нет, тоже два…
Солдат и говорит:
— Вы вот что, мальцы, идите да там у себя никому не говорите, что видели меня. Поняли? — А то убью, мать вашу не замать, отца не трогать!..
Тут солдат повалился в телегу, а старик ударил лошадь хлобыстинкой [83] , она побежала и пропала в соснах. А солнце село и стало темно. Страсть какая в лесу ночью…
82
Кобылки — степные кузнечики, — днем пожирают хлеба, а по ночам наполняют тишину своим стрекотаньем.
83
Веткой.
— А
— Уж ты! А тебе повстрелся солдат с мужиком?
— Нет. Я только птичку видела…
— Вот то и есть птичку. Сама ты канарейка! — сурово говорил Волчок… — Теперь вопрос — говорить или нет?
— Ага! — поддразнила его Аня, — напугал тебя солдат. Он тебя из ружья — бах!
— Чудак, — сказал Марк, — как же не говорить, — иди сейчас к отцу, чтобы знали, а то беда…
Выслушав рассказ Волчка, Граев велел погасить костры и выставить вокруг поезда еще дозорных.
Ночь прошла тихо и, несмотря на тревогу, в лесной тиши мирно и крепко спалось мурманскому маршруту. Сладко дремали в лесной прохладе и оба декапода, только изредка впросонках чихали вестингаузы… И долго бы проспали — если бы не выстрел на заре… Другой и третий — и снова тишина.
XXV. Варяги.
Три выстрела — было условлено, что на лесной колесной дороге, где стоял пикет мурманцев, что-то случилось важное, и требуется немедленная помощь. Часовые стуком в стенки вагонов подняли на ноги весь поезд. С винтовками в руках рабочие вываливались из вагонов. На обоих паровозах кочегары зашуровали [84] , чтобы поднять в котлах пар. Мурманцы решили, что в случае нападения у них будет преимущество — подвижность. Конница тут не могла работать, а обстрел в бору возможен только на близком расстоянии.
84
Шуровать — разгребать дрова в котельной топке кочергами, чтобы жарче горели.
Отдав приказ, что делать и кого слушаться в случае боя, Граев с десятком рабочих, бывших на фронте, бегом направились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Больше пальбы не было слышно, — и это успокаивало Граева, — вероятно, встретились с дозором фронтовиков.
Так оно и оказалось; когда мурманцы добежали до своего пикета, то увидели на дороге несколько запряженных крепкими лошаденками телег. В каждой телеге за кучера — ветхие старики, все такие, как описывал Сашка Волчок, только не у всех на головах были шляпы — иные в картузах, а один и совсем простоволосый и лысина его розовела в свете утра. У телег кучкой стояли мурманцы и десятка два солдат — одни в шинелях, другие в непромокалах цвета хаки — все с винтовками у ноги.
— Вот наш главный, — сказал старший в пикете, когда Граев подошел и поздоровался:
— Здорово, товарищи!
Из кучки мужиков в солдатском выдвинулся вперед и протянул Граеву руку высокий рыжий мужик в вязенковой пехотной папахе, борода у него росла клочьями прямо из-под серых хитро прищуренных глаз…
— Что грабить, что-ли, приехали? — спросил мужик, задерживая в своей шершавой, мозолистой руке крепкую, узловатую руку рабочего.
— Нет, варяжить [85] .
85
Торговать.
— А свечку какому святому привез? — сказал мужик, указывая головой на винтовку.
— Без свечки ты меня ограбишь…
— Правильно.
Глаза мужика совсем спрятались в рыжих бровях и бороде, и он рассмеялся…
Так они и стояли все время, пока говорили меж собой, крепко взявшись правыми руками, а левой держа винтовку у ноги…
— Правда, что казачишки Москву взяли? — спросил мужик.
— Вранье. И в Туле их еще не видели.
— Верно. Где им! Они, было, сунулись к нам — да мы их попотчевали у Обловки; ну они взялись в обход на Жердевку, — значит, на Грязи. А верно, что Ленин умер, быдто отравили?