С миру по нитке
Шрифт:
Многие находили внешнее сходство моего отца с Луи-де-Фюнесом, так что Сарьян был прав, что у отца смешное лицо. Но мой отец обиделся и отказался позировать. А жаль – у меня были бы портреты обоих моих родителей работы Сарьяна.
В 1969 году жене моего брата Иде делал операцию по удалению опухоли мозга в Москве в институте нейрохирургии профессор Арутюнян. Операция прошла удачно и встал вопрос, как отблагодарить профессора. Тетя Люся предложила подарить ему картину работы Сарьяна и я поехал в Ереван за этой картиной.
Картина мне очень понравилась – там был ослик, дерево, речка и далекие горы... Я высказал предположение, что хорошо было бы, если б на картине была дарственная надпись, сделанная рукой Сарьяна. Тетя Люся возразила мне:
– На картинах не пишут дарственные надписи. Сзади на холсте нельзя, а на подрамнике ничего не напишешь – дерево...
И тут вдруг Сарьян сказал:
– А по-моему Толик прав – просто отдать картину немного нетактично. Как будто откупаемся... Можно наклеить сзади на подрамник бумагу и на ней я напишу.
Тут же принесли бумагу и Сарьян (что меня поразило тогда), бросил внимательный взгляд на подрамник и уверенно сложил лист бумаги и отрезал вручную полоску – она точь-вточь был равна ширине подрамника. А потом написал на армянском языке: «Профессору Арутюняну с благодарностью за излечение Иды».
Тетя Люся опять была недовольна:
– Мартирос, надо была написать на русском! Вдруг Арутюнян не знает армянского?
– Найдет переводчика или выучит, – сказал Сарьян, отдавая мне картину.
В памяти всплывают истории, казалось безвозвратно забытые – в свое время я записывал их по свежим следам в Ереване. У меня даже появилась привычка молча сидеть в одной комнате с Сарьяном – он подремывал в кресле, изредка открывая глаза и лаская маленьких детей, игравших у его ног: это были его внуки, правнуки и праправнуки. Мне кажется, он не знал точно, кто есть кто, но всех одинаково ласково гладил по головкам и доброжелательно улыбался им. В этот момент могли позвонить из ЦК республики и сообщить, что космонавты только что приземлились и хорошо, если Мартирос Сергеевич их поздравит с благополучным возвращением на Землю.
– Лусик, поздравь пожалуйста космонавтов!- просил он жену и тетя Люся тут же садилась писать текст поздравления и привлекала меня в помошники. А Сарьян или впадал в дрему или умиленно наблюдал за играми детей. А проснувшись, он мог вдруг сказать тете Люсе:
– Видел маму во сне! Мне кажется, что я не сделал для матери все, что мог...
– Ты сделал больше, чем мог! – уверенно говорила тетя Люся. – Таким сыном любая мать может гордиться!
– Ты так думаешь? – недоверчиво спрашивал Сарьян.
– Можешь не сомневаться! – твердо отвечала моя тетя.
Кстати, я спросил тетю Люсю, как они познакомились с Сарьяном.
– Я пошла в кино с подругой, просовываю в окошко кассы деньги и говорю кассирше – мне два билета. И вдруг рядом со мной появляется
– И мне пожалуйста один билет рядом. Вы не будете возражать? –спрашивает он меня. Я, конечно, не возражала! –смеется тетя Люся.
Вот еще, запавший мне в память случай. Мой сосед по Баку Беник Лалазаров получил после института направление в Ереван на какой-то химический завод (кажется, искусственного аммиака).
На заводе, по словам Беника, им выдали по два противогаза на случай аварии – один от одного газа, другой – от другого.
И постоянно на заводе дежурили две машины скорой помощи, что не меньше противогазов угнетало Беника. Он готов был уволится с завода при первом же удобном случае, но, как молодой специалист, приехавший по распределению, он обязан был отработать три года. Тем не менее Беник использовал все легальные и нелегальные способы уйти с этого завода. А потом его мать попросила мою маму, чтобы та замолвила слово перед Сарьяном, чтобы он попробовал «освободить» Беника.
И вот в мой очередной приезд в Ереван я привел к Сарьянам Беника.
– Что я могу сделать? – пожимал плечами Сарьян. – Я не знаю директора этого завода, и вообще, к технике я не имею никакого отношения...
– Но ты можешь просто попросить, – наступала тетя Люся. – Может они удовлетворят твою просьбу...
– Ну кто я для них, химиков?! – вяло сопротивлялся Сарьян. – Какой-то художник!
– Ты не просто художник! Ты – народный худождник СССР, Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и Государственной премий... Почему к твоей просьбе не должны прислушаться химики?!
И Сарьян сдался и написал такую записку:
« Директору такого-то завода, такому-то, от народного художника Мартироса Сарьяна. Прошу освободить Лалазарова Бениамина от занимаемой работы по собственному желанию». И подписался: Мартирос Сарьян».
Когда он это писал, он пару раз останавливался и задавал Бенику вопросы.
Первый раз по фамилии:
– Лалазаров – что за фамилия? Ты что – турок?
– Что вы, Мартирос Сергеевич, я армянин! – клятвенно заверил его Беник.
– Тогда должен был быть Лалазаряном, – сказал Сарьян. – А так неясно, кто ты!
И второй раз он спросил:
– Ты ведь хочешь уволиться по собственному желанию, верно? Или чтоб тебя уволили?
– Мне все равно, – обреченно сказал Беник, – лишь бы уйти с этого завода...
– Лучше напишем «по-собственному», – решил Сарьян, написал и отдал Бенику эту записку.
– Пользы от этой бумаги к сожалению никакой не будет, – сказал мне Беник, когда мы вышли с ним от Сарьянов. – Если б он позвонил в министерство, или в Главк, тогда – да! А так – пустой номер. Спасибо, что привел сюда, хоть повидал Сарьяна, познакомился с таким человеком...