С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001)
Шрифт:
Эта оговорка остается на совести редактора. Должно быть, этот во всех отношениях достойный служащий был очень недоволен, когда начальник оторвал его от кофе с пирожным: «Ромералес, посмотрите, что там у нас с налогами».
Интересно, что еще приготовил для нас уважаемый редактор. Есть налог на разжигание и тушение костров, «на сбор водорослей и/или саргассо» (черт бы побрал Ромералеса!), на посещение больниц и пребывание в них, а еще — «на уничтожение насекомых, грызунов и вредных для здоровья человека микроорганизмов, произведенное как в частных жилищах, так и в общественных местах». Похоже, в этот момент Ромералес совсем утратил страх божий. В следующем абзаце в качестве объекта налогообложения упоминаются «пребывание в домах престарелых и детских садах, а также посещение библиотек, музеев, культурных и исторических памятников». Перечитав этот абзац, Ромералес довольно потер руки и с садистской ухмылкой добавил: «А кроме того, пользование кладбищами, транспортировка тел и другие ритуальные услуги, сбор, переработка и уничтожение твердых отходов, прокладывание электрического кабеля и
СПУСК МОЙАНО
Мадрид — город хамства и глупости. Его терзают невнимательные водители, постовые и подъемные краны, которые вечно стоят не там, где надо, а также непробиваемый мэр, лицо которого все больше каменеет с каждым днем. Мой сосед Мариас, который живет на Пласа-де-ла-Вилья и потому ощущает политику руководства на собственной шкуре, частенько обращает в адрес нашего мэра гневные и не вполне приличные филиппики. Я сам готов подписаться под каждым словом. И все же, несмотря на самоотверженный труд чиновников, Мадрид не утратил окончательно своей неповторимой прелести. Среди небольшого числа островков сопротивления алчности и пошлости, готовых дать приют честным людям, слава богу, сохранилась и книжная ярмарка на спуске Клаудио Мойано.
По утрам зимой, когда солнце просвечивает сквозь голые ветви деревьев, раскаляя железные крыши киосков, спуск Мойано напоминает пляж, куда прибой выбрасывает обломки потерпевших крушение издательств и погибших библиотек. Путешественник, пораженный той редкой, сладостной и неизлечимой болезнью, что заставляет его сердце трепетать от прикосновения к страницах прекрасных старых изданий, должен начать свою первую прогулку по Мадриду на бульваре Реколетос с обязательной остановкой у старого мраморного прилавка кафе «Хихон». Посетителей в этот час немного, и продавец табака Альфонсо, позевывая, листает газету за прилавком, заваленным пачками сигарет и лотерейными билетами. Затем путешественнику следует почтить знаменитых привидений, что обитают среди старинных стен и мутных зеркал, и отправляться дальше в сопровождении одного из них — Хардиэля, Валье-Инклана или Барохи — в сторону Сибелеса и бульвара Прадо, а потом повернуть налево, неторопливо пройти вдоль решетки Ботанического сада, и снова налево, вниз по спуску Мойано, среди прилавков с книгами, которые терпеливо ждут своего владельца, способного подарить им новую жизнь. И возможно, если увязавшийся за ним мадридский призрак будет в добром расположении духа, путник внезапно ощутит легкий холодок в груди. Он найдет свою книгу, новую или пожелтевшую от времени, ту, что давно искала его и ждала, что была предназначена только ему. Много лет назад писатель, которого давно уже нет в живых, задумал и написал эту книгу за столиком кафе, в тиши кабинета, в тесной мансарде, а потом отнес ее в издательство — будто бросил в море послание в бутылке.
А потом, прижимая к груди заветный фолиант, путешественник пойдет вверх по улице, останавливаясь у каждого прилавка в надежде на повторение чуда. Он пройдет мимо книготорговцев в серых халатах и потертых куртках, благодарно принимающих тепло электрических печек, посмотрит в их загрубевшие от солнца и ветра лица, которые делают их похожими на моряков с никогда не существовавших кораблей, пришвартованных в мифическом порту у вокзала Аточа. Магия книг, которые продают эти люди, не отразилась на их лицах. В них можно прочесть доброту или алчность, ум или глупость, как у всех. Путешественник повстречает торгашей, для которых книга — не более чем предмет купли-продажи, и тех, кто искренно верит в святость своего ремесла. Он увидит мрачных типов, ворчащих себе под нос, что все кому не лень листают книги и ничего не покупают, снисходительных стариков, фанатиков с горящими глазами, услужливых и приветливых энтузиастов. И, конечно, пылкую молодежь, новое поколение книготорговцев: Бориса, Антонио, Пако, Альберто; тех, кто читает книги, а потом продает их. Они унаследовали свой товар от родителей или добыли его, пережив немало опасных приключений. Они хотят вернуть прежний спуск Мойано, строят планы, мечтают, произносят слова «единство», «обновление», «усилия», «труд». А иногда, за кружкой пива, просят своих друзей писать статьи, подобные этой.
АНХЕЛЬ
Дочь Анхеля вышла замуж. Анхель был очень горд, носил цветок в петлице и рассаживал гостей за банкетным столом. Жених оказался славным парнем, тружеником, из тех, в ком тещи души и не чают и кого тести всегда угощают табаком. Невеста была дочерью моего закадычного приятеля, раскаявшегося преступника, который честно трудится в охранной фирме — вообразите! — и сводит концы с концами на двадцать тысяч дуро в месяц. За свою жизнь Анхель успел побывать карманным вором, неудачливым боксером, мелким мошенником, крупным аферистом. Он виртуозно управлялся с наперстками и пользовался неизменным уважением воровской аристократии своего квартала. Его знали как человека толкового и честного, из тех, кто никогда не подводит друзей и никогда не унижает врагов, какими бы ублюдками те ни были.
Я познакомился
Анхель здорово смотрелся в роли отца невесты — со сломанным носом и внимательными темными глазами, которые смотрят на тебя не отрываясь, будто штудируя учебник. Учебников у Анхеля отродясь не бывало. Его учителями были улицы и верные товарищи. Потому он и стал таким, какой есть. Крепким и толковым. Анхель — мой приятель, мой коллега, мой друг. Я писал с него Удальца из Мантелете из романа «Кожа для барабана». И вот он звонит мне и говорит: «Слушай, друг, моя дочка выходит замуж, и я буду чертовски рад видеть тебя на свадьбе. Если мне придется встать из-за свадебного стола, чтобы уступить тебе место, я встану». Я был горд и счастлив. Я отправился на свадьбу в пиджаке цвета морской волны и при галстуке. Все приглашенные были достойные люди, друзья и родственники жениха и нынешние сослуживцы отца невесты. Пришел и кое-кто из прежних знакомых Анхеля, гостей из прошлого. У дверей церкви я оказался рядом с Патильясом и Мельяо. Мы немного поболтали о прошлом. Здоровенный Патильяс предложил мне табаку, извинившись за то, что курит такое дерьмо. Когда уходишь в отставку с улицы, приходится экономить на сигаретах. Мельяо, который тоже давно не бывал в полицейском участке, рассказывал о тех временах, когда он, Патильяс и Анхель были молодыми. Они ездили на фиесту в Севилью и в Памплону на праздник Святого Фермина, а летом на Ибицу, обчищать туристов, и делали за ночь по двести песет, когда выдавалась хорошая гулянка. Потом был праздничный ужин, музыка и танцы, Анхель танцевал пасодобль с посаженной матерью. А потом мы отошли в сторонку, чтобы посмотреть на гостей, покурить и поговорить о старых временах. Я пожелал Анхелю тридцать внуков, таких же смышленых, как он, и сказал, что готов стать крестным отцом тридцать раз. А еще пожелал ему жить долго и увидеть рождение всех тридцати.
Из прежней команды с радиостанции на свадьбе был один я. Анхель пригласил всех, но со временем люди меняются, у них полно собственных дел. Наш приятель Маноло теперь — звезда телеэкрана. Анхель не обижается на него, ведь у Маноло хватает проблем. И Майте вращается теперь в совсем других кругах, а Мар Ракамонде уехала куда-то готовить репортаж. Остальные затерялись где-то на перекрестках жизни — как Рут, которой в один прекрасный день надоело выполнять распоряжения сеньоров со студии, и она отправилась в своей мини-юбке делать карьеру. С тех пор ее след затерялся. А Хуан, маленький, белобрысый и крепкий, Хуан со своим старым велосипедом, всегда в белоснежных рубашках, отглаженных и накрахмаленных его женой. Где он сейчас? Неизвестно. Я курил, потягивал джин с тоником, и смотрел на Анхеля. Улыбался ему, а он подмигивал, покорившись судьбе: что поделаешь, друг, такова жизнь. А про себя я думал: «Как же тебе повезло, Артурин! Такой человек, как Анхель, пригласил тебя на свадьбу своей дочери и называет своим другом».
ФИЛИППОМАНИЯ
Чего-то подобного стоило ожидать. Наш бестолковый и чересчур эмоциональный народ готов самозабвенно следовать любому модному поветрию, пока оно не навязнет в зубах и не превратится в полный абсурд. С Федерико Гарсиа Лоркой мы, слава богу, покончили. Если вы помните, несколько месяцев назад, незадолго до начала всеобщей и бесконтрольной филиппомании, ваш покорный слуга писал о первой выставке в Эскориале, посвященной второму из Австрийцев. Я говорил о том, что авторы экспозиции не побоялись в полной мере раскрыть личность человека, мудро и жестоко правившего великой империей в славную и мрачную эпоху, память о которой жива до сих пор. О том, что Филипп Второй, канонизированный франкистами и преданный забвению министрами культуры в последующие двадцать лет, должен занять законное место в исторической памяти испанцев.
В тот момент я не мог даже предположить, — хотя, стоило бы, учитывая, какие идиоты занимаются или делают вид, что занимаются, культурой в нашей стране, — что обожание «черного короля» скоро дойдет до такой степени и примет столь ужасающие, тошнотворные формы. Экспозиция в Эскориале послужила сигналом к старту нескончаемой череды выставок, конференций, концертов, публикаций и телепрограмм, количество которых давно порядком бесит публику. Теперь любое упоминание о короле раздражает испанцев не меньше, чем французов и англичан, его давних врагов. Колумнисты, радиоведущие, мелкие политики, футбольные тренеры и прочие энтузиасты всех мастей, в жизни не прочитавшие ни одной книги, спешат внести свой вклад и выразить собственное мнение. Один книготорговец на днях буквально разорил меня, прислав четыреста тридцать девять новых книг и каталогов, посвященных этому персонажу. Пришлось свалить их в кучу в прихожей. Натыкаясь на нее по дороге в гостиную, я всякий раз ругаю последними словами и самого Филиппа, и мать, которая произвела его на свет. Кстати, ее звали Изабеллой, она была родом из Португалии и отличалась редкой красотой. Даже Мануэль Ривас, мой приятель из Финистерре, неизменно доброжелательный человек, написал недавно мне, что сыт Филиппом по горло. И это притом, что предок Маноло служил во фламандских полках.