С отцами вместе
Шрифт:
— Что же я завтра скажу этому контрразведчику? А?
Конечно, Горяев — русский человек и готов помочь России, да не так, как предлагает полковник. Горяев любит песенку про камаринского мужика, считает себя таким же мужиком и знает, как надо помогать России… Русский камаринский мужик уже разогнул свою спину и сжал кулаки, худо теперь придется тем, кто притесняет его… Хитрит полковник. Послал Горяева понятым в рабочие кварталы, проверяет его и все еще помнит белую шапочку с голубой лентой. Смерти многих людей хочет полковник…
Прямо
Горяев подержал перед лампой бутылку, в ней осталось совсем немного. Лучше сберечь на утро, годится для похмелья. Смахнул с колен кота, погасил лампу и пошел спать. По-прежнему тикал будильник, отсчитывая время…
Ровно в десять часов постучал Горяев в кабинет полковника. Тот расхаживал из угла в угол, дымя папиросой.
— Какой ты помятый, смазчик! Что за вид! Тебе не кажется, что ты уже нализался какой-то сивухи?
— Самую малость, ваше благородие, — прохрипел Горяев, — как говорится, хватил для храбрости.
— Для храбрости? — полковник сел в кресло. — Какой же подвиг собираешься ты совершить?
— Я ведь на большое дело решился! Как тут не выпить!
Семеновец чуть приподнялся в кресле.
— Значит, ты согласен с моим предложением?
Кивок головы был ему ответом.
— Это действительно подвиг! — сказал полковник. — Россия не забудет его, смазчик! Атаман щедро наградит тебя!
— Ваше благородие, — Горяев прокашлялся. — А Россия простит мне это?
— Так богу угодно! Отец Филарет благословит тебя крестом… Как же ты начнешь действовать? Объясни!
— Сей момент!.. Дозвольте папиросочку, ваше благородие! — Из протянутого полковником портсигара Горяев взял папиросу, нащупал в кармане спички, встал со стула и закурил.
— Ну вот… Прихожу я, к примеру, сказать, к соседу Кравченко. Человек он тихий, семейный, набожный, в политику носа не сует. И начну… Мол, жизни нет от белогвардейской погани. Атаман Семенов — палач, его солдаты и офицеры, бандиты.
Сам того не замечая, Горяев говорил все громче и громче…
— Что они нам принесли? Броневики, нагайки, расстрелы, порки! Кровь нашу проливают. Скажу я соседу… силы, мол, надо собирать и идти на атамана. Поднимается русский камаринский мужик — не устоять белякам. Мы, железнодорожники, будем стрелки портить, пути разбирать, полетят под откос белогвардейские эшелоны. Одним словом, бей их, бей!
Полковник, не спуская глаз с Горяева, удивлялся его горячности. Смазчик с жаром ударял себя в грудь, голос его в ярости срывался.
— А косоглазая Япония зачем к нам пришла? Чего самураям
— Постой, постой! — полковник заворочался в кресле. — Очень уж ты, того… Я еще подумаю, что тебе говорить, проинструктирую… Но одного Кравченко мало… Да ты сядь, чего так распалился?
Смазчик, тяжело дыша, медленно опустился на стул.
— Я, ваше благородие, могу к паровозникам в брехаловку сходить. Скажу и там, что следует!
— Можно и туда, только один раз, чтобы мы в их присутствии могли взять тебя… Я тут бумажку заготовил, ты подпишешь ее. — Порывшись в верхнем ящике стола, полковник достал небольшой, аккуратно исписанный лист. — Вот тут поставь свою фамилию, получишь задаток.
— Ваше благородие, можно еще папиросочку?
— Кури!
Руки у Горяева дрожали. Он глубоко затянулся два раза.
— А ведь вы правы были, ваше благородие! Нашел я ту белую шапочку с голубой лентой!
Наклонившись через стол, полковник шлепнул Горяева по плечу.
— Я знал, что из тебя будет толк!
Контрразведчик сочно и довольно захохотал.
— Где же она была? У кого?
Смазчик бросил окурок в пепельницу.
— Девчонка махонькая, годков около двенадцати — не больше. Худенькая, щупленькая, вся краса — косички, а смотри ты, на какое дело пошла! Что ее ожидает?
Полковник достал из кармана нежно благоухающий платочек, не торопясь высморкался.
— Видишь ли… Нам некогда раздумывать. Ведь речь идет о судьбе России. Если понадобится, любого к ногтю — и дело с концом… Слабонервный ты, смазчик! На тебе лица нет… Принес шапочку?
Горяев с трудом поднялся со стула.
— Принес, ваше благородие. Пусть не дрогнет у вас рука, когда будете целиться в мою дочку!
Вместе с креслом полковник отодвинулся от стола: «Что это с ним? Перехватил сивухи, свинья…»
Из кармана замасленного пиджака Горяев рванул револьвер. Рука полковника метнулась к кобуре, но уже грохнул выстрел, второй, третий…
— Это вам за белую шапочку, за наших детей!
Все шесть пуль, спрятанных в барабане Смит-Вессона, смазчик выпустил в грудь контрразведчика. Сам кинулся к окну, выбил ногой широкое стекло. Но сзади на него уже навалилось несколько офицеров.
А в приемной вопил звонок. Падая с кресла, полковник придавил кнопку, вделанную в ножку стола. И мертвый, он звал на помощь…
На другой день праздновалось крещение. На реке во льду вырубили иордань-прорубь в виде большого креста. Из церкви принесли иконы и хоругви. Отец Филарет отслужил молебен по случаю освящения воды, произнес проповедь, чем очень удивил верующих: проповедь около иордани никогда не читались. Минут десять говорил он о том, что «несть власти аще не от бога», и закончил словами: