С открытым забралом

Колесников Михаил Сергеевич

Одного такого предателя Валерий знал в лицо: Симонов, он же Гутовский. Симонову удалось ни много ни мало как развалить Сибирский социал-демократический союз, в руководство которого он пробрался обманным путем. Он выдал себя за большевика, сколотил в Томске группу своих сторонников, и эта группа деятельно работала по ликвидации союза. Когда Ленин послал Сибирскому социал-демократическому союзу письмо, разоблачающее Гутовского и его единомышленника Балалайкина — Троцкого, сторонники Гутовского перехватили письмо и уничтожили его. Гутовский оставался в руководстве союзом, пока не развалил его окончательно.

Валериан помнил Гутовского. Представительный, рослый, живой, он умел располагать к себе. У него была привычка встряхивать головой, ласково улыбаться,

быть внешне приветливым, дружелюбным, свойским. Но если приглядеться к нему, то замечаешь: лицо у Гутовского словно бы тряпичное, а в глазах холодное равнодушие. Но он умел себя подать этаким вождем пролетарских масс, и многие подпали под его влияние, а в своем узком кругу Гутовский всячески глумился над большевиками, называя их насмешливо, с легкой руки Плеханова, «советниками Ивановыми».

С одним из людей Гутовского-Симонова, меньшевиком Слонимцевым, Валериану пришлось схлестнуться еще до городской конференции. Степенный, лобастый Слонимцев, накручивая бородку на пальцы, спокойно и уверенно развивал ту мысль, что-де с разгоном 2-й Государственной думы и арестом членов думской социал-демократической фракции революция окончательно потерпела поражение. Теперь нужно собрать съезд представителей различных рабочих организаций — «рабочий съезд» — и основать «широкую рабочую партию», в которую должны войти помимо социал-демократов и эсеры и анархисты. И что вообще по примеру немецких социал-демократов пора переходить на легальное положение, уступив правительству и царю, узаконить себя. Рабочая партия должна быть открытой!

Года три тому назад Валериана, пожалуй, могли бы смутить аргументы этого эрудированного господина. Тогда он учился в кадетском корпусе и мало разбирался во всякого рода течениях в рабочем движении. Мелкобуржуазные партии тоже именовали себя революционными. Тот же меньшевик Слонимцев пытался доказать, что можно быть подлинным революционером, не будучи приверженцем учения Маркса, и что идея гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции, которую выдвигает Лепин, не оправдала себя: революция потерпела поражение.

О Ленине Валериан слышал часто, но для себя открыл его как-то внезапно, прочитав «Что делать?». Да, да, из всех ленинских работ, какие удалось прочитать, он выделил именно эту, почувствовал: именно в ней заложено что-то главное, определяющее, основное.

Пальцы его дрожали, когда он закрыл книгу. Он испытывал своего рода умственное опьянение, своеобразное потрясение. Наконец-то ясно и четко сказано, где искать ключ к победе, что нужно делать Куйбышеву и тысячам других таких, как он: создавать, строить партию! Он с таким же упоением прочитал статьи Ленина: «К деревенской бедноте», «Шаг вперед, два шага назад», «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Эти работы углубляли учение о партии, дополняли его.

Раньше Куйбышеву доводилось слышать о разных партиях, но он как-то не придавал им значения; они представлялись ему чем-то вроде масонских лож или же английских клубов. Он просто не понимал, для чего они нужны. Казалось, можно обойтись и без них. Была в известных ему партиях некая необязательность: вроде бы разделились люди на группки и ведут перебранку между собой.

Но сейчас слово «партия» зазвучало для него по-иному.

Партия... Он вдруг понял, что без партии прямо-таки не возможна сколько-нибудь серьезная борьба. Партии воюют между собой за руководство основной массой людей. За влияние. Партии — это штабы различных сил. Им нужны солдаты, «горючий материал» в политике. И не правительства решают судьбы того или иного государства, а партии: какой из них удастся повести за собой большинство, та и окажется победительницей.

Все это было для него величайшим открытием. Царь, династия — лишь игрушки в руках определенных партий, которым выгодно сохранять самодержавие; для того-то они и разъединяют рабочих, вносят дезорганизацию в их ряды, нанимают предателей, провокаторов...

В Германии, например, издавна существует партия, называющая себя социал-демократической, вожди правого крыла

которой только и озабочены тем, чтобы «братец юнкер нежно обнимал братца пролетария». И всему этому есть имя: ревизионизм, реформизм или оппортунизм. Оппортунизм в рабочем движении теперь сделался своеобразной профессией: присосавшись к рабочему классу, оппортунисты всячески предают его, обрекают на бездеятельность, убаюкивая песенками о том, что якобы можно без социалистической революции и диктатуры пролетариата покончить с эксплуатацией. Гнусная короста на теле пролетариев, выхоленные, с манишками и белоснежными манжетами, — так представлялись Куйбышеву оппортунисты, всякие там каутские, бернштейны, гассельманы — имя им легион. Они окопались в рабочих партиях всех стран, но они, оберегая власть имущих и преданно прислуживая им, находятся в едином заговоре против пролетариата, они — авгуры. «Мы будем бороться за вас, мы лучше понимаем, что вам нужно, — говорят они рабочим. — А вы должны терпеливо ждать и не ввязываться в это кровавое дело — борьбу за власть. Мы и есть ваша власть». И тут уж они стараются вовсю, действуя по иезуитскому принципу: «разделяй и властвуй». Никакого объединения, никакого союза рабочих с крестьянами! Вот союз рабочего класса с буржуазией — пожалуйста! Как будто в самом деле возможен подобный союз. Густая липкая паутина, сотканная провокаторами и оппортунистами всех мастей.

Одного такого провокатора Валериан поймал за руку в прошлом году. Некого Бурдина, или же Матушевского, редактора меньшевистской газеты в Омске.

Куйбышев, как всякий человек, сочиняющий стихи или прозу, был неравнодушен к редакторам. Они представлялись ему людьми особой, таинственной породы: они наделены властью над словом, их суд беспристрастен и не подлежит обжалованию.

Бурдин обладал вкрадчивыми манерами, был невысокого роста, короткошеий, плешивый, с веснушчатыми, короткопалыми руками. Валериану сразу показалось, будто он уже раньше встречал этого человека. Мучительно вспоминал. Потом словно озарило: Петербург! Вот где они встречались... Поздняя осень 1905 года. У Куйбышева портфель, набитый до отказа револьверами, в карманах, на груди, за поясом — бомбы. Он весь — взрывчатая сила. Оружие приходило из Финляндии, а Куйбышев и его товарищи переносили его с риском для жизни в центральный склад. Когда увязывался следом полицейский, приходилось менять извозчика, нырять в подворотни. После всех этих треволнений Валериан как ни в чем не бывало возвращался в медицинскую академию, на Выборгскую сторону. Но и здесь кипели страсти.

В Военно-медицинской академии, в ее большом зале, собрались уполномоченные от забастовавших фабрик и заводов. Здесь должны были проходить выборы в Совет рабочих депутатов. Валериан видел разгоряченные лица, сверкающие глаза. Основная борьба за рабочих шла между большевиками и меньшевиками. Меньшевики всеми силами хотели повести массы за собой. Особенно упорным оказался плотный, рыжеватый человек с уродливыми пальцами. Елейным голосом он доказывал, что Советы не должны ввязываться в вооруженную борьбу, их следует сделать просто-напросто административными органами самоуправления или, на худой конец, стачечными комитетами. Хватит жертв. И без того много пролито крови невинных людей. Он говорил о том, что подлинные социал-демократы не имеют права участвовать в революционном правительстве, это дело буржуазии, так как это ее революция.

Тут завязался жаркий спор о власти. О государственной власти. Человечек на трибуне гипнотизировал толпу своими бесцветными, словно наполненными мутной влагой глазами.

Неожиданно к нему приблизился один из рабочих, схватил за плечо, исступленно крикнул:

— Братцы! Так это ж помощник попа Гапона, который подвел нас под царские пули...

Его не поняли:

— Какой еще помощник? Он — социал-демократ. Не трожь его, пусть говорит. Нельзя оскорблять человека!

— А я и не оскорбляю. Это же он заявился к нам на завод, подговаривал идти к царю. Бурдин его фамилия. Секретарь Гапона. Хватайте его, братцы!.. Я его очень даже хорошо знаю. Подлый провокатор!..