Шрифт:
РАДИ НЕСКОЛЬКИХ СТРОЧЕК
Стояла темная сентябрьская ночь. Тяжелые облака плотно закрыли небо, и вот уже несколько дней подряд шли проливные дожди. Ветер бесновался, рябил холодные лужи, гнул к земле стройные, гибкие тополя. Деревья еще не оголились, но уже словно тяготились своей листвой. По оконному стеклу звонко стучали крупные капли дождя, воздух был насыщен водяными парами. Пахло сыростью и травами. Погода — хуже не придумаешь…
Из полка, наступавшего на левом крыле Воронежского фронта, я возвращался настолько усталым, что думал, не дотяну до землянки, в которой жили
…Сержант Тимошкин выдвинулся далеко вперед и занял удобную позицию: с высотки отлично просматривалось расположение противника. Было видно, как двигались автомашины с боеприпасами, тягачи тащили орудия, тесно сгрудившись, сидели в грузовиках гитлеровцы, перебрасываемые на этот участок. Судя по тому, как поспешно накапливалась живая сила и военная техника в небольшом лесу, стремительно неслись мотоциклисты и штабные машины, готовилось скорое наступление противника.
Тимошкин должен был корректировать стрельбу нашей артиллерии. Его наблюдательный пункт стал зорким глазом наших батарей. Сержант сейчас один на один с противником: взвешивал каждое слово, каждое действие, прежде чем доложить командиру о результатах наблюдений.
Он знал, что когда-то так же неторопливо прапрадед его целился с севастопольского бастиона в наползавшие вражеские цепи, целился и бил без промаха, и сам Нахимов с восхищением поглядывал на пушкаря, не замечавшего, казалось, свистящих рядом пуль. Известно было также советскому сержанту, что прадед его с боем брал Шипку и первым бросился на штурм горной крепости турок. А его деда солдатская судьба забросила в Порт-Артур. И он был первым, кто получил там за храбрость Георгиевский крест. Отец Тимошкина участвовал в Брусиловском прорыве, гнал германских оккупантов с Украины в годы гражданской войны, в рядах Первой Конной армии сверкал и его молниеносный клинок…
Все это Тимошкин знал из рассказов родных, но сейчас он не думал о прошлом. Он весь был сосредоточен на выполнении боевой задачи. И первым делом нацелил огонь нашей артиллерии на мост, чтобы не дать противнику возможности накапливать силы.
Наши снаряды кучно ложились на правом берегу: они накрыли колонну автомашин. Разрывы приближались к мосту. Вот один за другим два снаряда врезались в середину моста. Еще, еще! И мост рухнул.
Теперь — по лесу: там укрылись вражеские танки и самоходные орудия.
Желая выйти из-под сокрушительного обстрела и одновременно прорваться вперед, гитлеровцы устремились к высоте, на которой замаскировался сержант Тимошкин. Невзирая на смертельную опасность, отважный воин продолжал корректировать стрельбу.
Наши артиллеристы на несколько мгновений замерли: ведь теперь, судя по указаниям Тимошкина, надо было бить почти по тому месту, где находился он сам…
Но голос сержанта звучал твердо:
— Координаты правильные. Прибавьте огня!
В
Тимошкин оглянулся: можно еще выскользнуть, скатиться с высоты, перебраться к своим. Но вдруг фашисты изменят направление наступления? И потом они так густо скопились, что нельзя было покинуть наблюдательный пункт, никто, кроме него, Тимошкина, же видит сейчас так хорошо противника. Надо помочь артиллеристам уничтожить врага.
И сержант продолжал корректировать огонь. Наша артиллерия вдалбливала в землю вражеские батальоны. Несмотря на это, гитлеровцы продолжали осатанело лезть вперед: они, видимо, почуяли, что взять высоту — значит спастись. И вот уже карабкались они на ее вершину…
Но вызванные Тимошкиным огненные клещи уже охватили гитлеровцев, частые разрывы снарядов сбрасывали врагов вниз.
Фашисты снова и снова бросаются в атаку. Их много.
И тогда с высоты решительно звучит голос комсомольца Тимошкина:
— Огонь на меня! Больше огня!..
Прогремел залп, и голос героя умолк навсегда.
Артиллеристы, находившиеся в это время на наблюдательном пункте и державшие связь с бесстрашным корректировщиком, сняв каски, встали и долго молча смотрели на окутанную дымом высотку…
«Конечно, очерк далек от совершенства, особенно по языку, — самокритично подумал я, подходя к хате, где находился редактор, — но когда там было переписывать!..»
Прямо с порога докладываю уткнувшемуся в бумаги редактору: привез такие-то материалы, собираюсь написать в первую очередь…
— Об этом потом. — Полковник наконец поднял голову, доброжелательно глянул на меня мутно-серыми от бессонницы глазами: — Есть более важное дело… — Он молча осмотрел меня с ног до головы, как бы определяя степень моей усталости, твердо сказал: — Сейчас же отправляйтесь в 3-ю танковую армию генерала Рыбалко. Его подразделения вырвались далеко вперед, в районе Переяслава достигли берегов Днепра и вот-вот начнут переправу. Их задача — с ходу захватить плацдарм на правом берегу, а затем удерживать его до подхода основных сил.
— Форсировать Днепр?! — не удержался я от недоуменного вопроса.
— А что? — постукивая карандашом, спросил редактор.
— Отлично! Тем более что германские стратеги считают Днепр неприступным рубежом.
— Называют его «восточным валом», будущей государственной границей, — развил мою мысль полковник. — Знаю и то, что Гитлер хвастливо заявил: «Скорее Днепр потечет обратно, нежели русские преодолеют его». Ну и что же?
— Вот и я думаю, готовы ли мы к этому?
— А что сказал бы на это твой сержант Тимошкин? — прищурившись, спросил редактор.
Мне приятно было, что полковник заговорил о герое моего очерка. Я ответил, что Тимошкин был человеком особого склада.
— Таких больше разве не осталось? — вполне серьезно спросил редактор и, доброй улыбкой прощая мои колебания, сказал: — Газета должна оперативно рассказать о людях, которые первыми форсируют Днепр. — Тут полковник встал, разминая, видно, затекшие от долгого сидения ноги, подошел ко мне и, положив руку на плечо, впервые назвал меня по имени и отчеству: — Устал?
Я кивнул утвердительно, однако на вопрос, готов ли ехать, ответил, как солдат, получивший боевой приказ: