С пером и автоматом
Шрифт:
— Чересчур издалека ты начал, Чолпонбай, да и упомнить разве?
— Я попробую, а вы не придирайтесь к мелочам, если я что и не так скажу. Мысль — вот главное.
— Ну давай, давай! — и все притихли в траншее, чтобы каждый мог услышать сказку Чолпонбая.
— Вот ты сказал, что они волки, — и рука Чолпонбая коротким рывком указала на правый берег. — Правильно, волки. Так слушай. Пришел фазан к замерзшей реке напиться. Нашел прорубь. Начал пить, а крылья ко льду примерзли.
«Какой лед сильный!» — крикнул фазан.
Тогда лед заговорил:
«Дождь сильнее: когда он приходит, я таю»,
А дождь ему:
«Земля
Тут земля вступила в спор:
«Лес сильнее: он защищает меня от зноя и помогает сохранить влагу, корнями мою силу пьет».
Лес не согласился:
«Огонь сильнее: как пройдет пламенем, так от меня одни головешки останутся».
Услышал огонь эти слова и говорит:
«Ветер сильнее: он меня может погасить».
Ветер вздохнул:
«Я и лед могу гнать по реке, и песок тучей нести, и деревья с корнями выворачивать, и пожар погашу, а вот с маленькой травкой мне не справиться. Травка против урагана устоит. Ей хоть бы что. Она всех сильней!»
Травка только головой покачала:
«Вот придет баран и съест меня. Баран, баран всех сильней».
А баран с горя чуть рога в землю не воткнул:
«Смеетесь надо мной: волк покажется — и нет меня. Вот видите, волк всех сильней».
Тут вылез серый волчище и только хвостом махнул:
«Есть, есть сила сильней моей: она фазана поймает, и лед растопит, и дождя не боится, и землю переиначит, и лес захочет — срубит, захочет — посадит, и огонь захочет — разожжет, захочет — погасит, и ветер себе подчинит, и травку скосит, и шашлык из баранины сделает, и с меня, волка, шкуру сдерет. Эта сила — человек! Выходит, он всех сильней».
Бойцы сворачивали козьи ножки, собираясь закурить и ожидая, к чему клонит рассказчик. А его умные, в этот миг чуть лукавые глаза блеснули, он помедлил и снова коротким рывком указал на совсем уже потемневший вражеский берег:
— Вот там волки, а мы — люди, и мы сильнее их. Сильнее потому, что они звери, а мы люди, мы свое защищаем, они — чужое захватывают. Вон слышали ту очередь из дзота? Беспокоятся, боятся. Нужда их заставляет через голову кувыркаться. Страх им житья не дает. Страх за награбленное.
Зашуршали шаги, и в окоп спрыгнул политрук Деревянкин, поздоровался улыбаясь.
— Ну, здесь надежные люди! — окинул он взглядом бойцов, каждого из которых знал и в лицо, и по имени, и по тому горестному, тяжкому пути, когда люди узнают друг друга раз и навсегда. — Надежные! Фронтовики!..
— Да, пролетевший ветер лучше ненадежного человека, — ответил за всех Чолпонбай, принимая из рук политрука свежую дивизионку.
Читая газету, он впервые подумал о том, что Деревянкин всегда точно описывает события и людей потому, что сам участвует во всем, даже в боях… Он правдиво пишет обо всем, ни разу не упомянув о цене каждого добытого на передовой слова. О нем же, Сергее Деревянкине, ничего не пишется, словно его звание политрука и журналиста — броня. Словно он неуязвим от разных пуль и осколков. И мины облетают его, и смерть сторонится… Не оттого ли он столько раз разминулся со смертью, что слишком быстро бросался ей навстречу, или оттого, что думает о других?.. Он идет в бой рядом с простыми смертными. И он расскажет о каждом так, как это было на самом деле, как того каждый заслужил. Но о нем никто ничего не расскажет. Никто его не отметит. Он — журналист…
Старики киргизы на горных
— Тревога! Немцы! Десант!
Было это в июле сорок первого… Какое слепящее солнце! Каждая росинка на листьях деревьев, как маленькое солнце, сверкает, режет глаза. Над деревьями мягкие дымки взрывов. Вспыхивают раскрывающиеся парашюты, а вдаль уносятся тяжелые транспортные немецкие самолеты. Вот на повороте солнце выхватило крест на фюзеляже, и взгляд уже схватывает фигурки, все укрупняющиеся по мере приближения их к земле. Вспыхивают раскрывающиеся парашюты. Видно, как один из парашютистов подтягивает стропы и быстрее других спускается на поляну…
Все это происходит в несколько мгновений. Кто-то сует Чолпонбаю в руки винтовку. Это Сергей. Сам он с симоновской полуавтоматической.
— К поляне! — приказывает он, и солдаты, ведя огонь на бегу по стреляющим в них с воздуха парашютистам, кидаются к поляне.
— Отрезать подход к селу, взять в кольцо лес! — слышится команда.
Это уже не голос политрука, но кажется, что это он.
Один парашютист! Два… десять!.. Сорок!.. Шестьдесят!
— Сколько их, черт возьми!
Все вокруг потемнело от этих десантников. Небо — черное-черное. Без облаков, без голубизны, без солнца. Небо стреляет. В ответ стреляет и земля. Бьют наши автоматчики, пулемет пытается достать их. Два наших танка разворачиваются и мчатся к лесу.
Немецкие парашютисты действуют слаженно, бьют точно, маневрируют стропами и, приземлившись, тут же кидаются в бой. Рослые, плечистые, как на подбор, они ловки и стремительны. Кажется, что не успевают они прикоснуться к земле, как уже сбрасывают лямки парашюта и смыкаются в группки, с ходу рассыпаются вдоль опушки, прячутся за деревьями и ведут бешеный прицельный огонь.
Раскинув руки, зашатался и осел взводный. Около тебя падает, как подрубленный, твой земляк.
Пуля срезала ветку — тонкий прутик, от которого ты, словно предчувствуя беду, только что отстранился на самую малость. Под твоим подбородком пронеслось пламя, и тут же в ствол ближнего дерева вонзилось несколько пуль.
Ты вжимаешься, втискиваешься в землю и стреляешь, стреляешь по одному черному небу, по этим бесконечным в своем движении фигурам.
И рядом, тщательно целясь, стреляет твой друг Сергей Деревянкин. Тулебердиев мучительно борется с собой…
«Чоке! Чоке! Возьми себя в руки, прикажи рукам под пять винтовку, прикажи глазам прицелиться, прикажи застыть плечу. Чоке! Рядом с тобой Сергей! Что подумает он, если увидит, что тебя сковал страх?.. Ты охотник, лучший в ауле стрелок…»
Чоке смотрит вперед. Хорошо, что руки уже вскинули винтовку, глаз нащупал прорезь прицела, мушку, врага. Но пальцы, проклятые пальцы! Тот, что на спусковом крючке — как чужой. «Целься, медленно дави на спусковой крючок. Ведь ты столько раз бывал на охоте, столько стрелял, лучше всех поражал цели. И в запасной кавдивизии был лучшим снайпером, Чоке!..»