С тех пор, как уснула моя красавица
Шрифт:
Семь часов — время для теленовостей и шерри. Китти прошла через спальню к коридору и вспомнила, что оставила в ванной свет. Хочешь — не хочешь надо экономить электричество. Она вернулась и протянула руку к выключателю, и рука ее замерла на полпути. Она заметила синий рукав своего спортивного костюма, который свешивался из корзины. Горло Китти перехватило от страха, губы мгновенно пересохли, она почти почувствовала, как у нее зашевелились волосы. Этот рукав! А в нем — рука. Вчера, когда ее лошадь споткнулась. Летящий обрывок целлофана, коснувшийся ее лица. Промелькнувшая рука в синем рукаве. Она же не ненормальная, она все это на самом деле видела.
Китти не вспомнила о вечерних
«Я не ошибаюсь, — твердила себе Китти, — но подождем до завтра». Она приняла решение на обратном пути заехать в парк и подняться на холм. «Конечно, я видела руку, но кому бы она ни принадлежала, тому уже вряд ли можно помочь».
«Ты говоришь, в квартире Этель хозяйничает племянник?» — спросил Майлс, наполняя ведерко для льда. «Ну, так он взял деньги, а потом положил их обратно. Что же здесь такого?»
И снова, слушая убедительные объяснения Майлса, Нив чувствовала себя глупо; такими же нелепыми после разговора с отцом казались Нив все ее соображения по поводу исчезновения Этель, а позже — по поводу ее зимней одежды. Теперь вот — история со стодолларовыми купюрами. Она была рада, что хоть не рассказала Майлсу о том, что встречалась с Джеком Кэмпбеллом. Придя домой, она переоделась в голубые шелковые брюки и такого же цвета блузку с длинными рукавами. Нив ожидала, что Майлс выскажет что-то вроде: «Весьма изысканно. В самый раз для того, чтобы обслуживать гостей во время трапезы». Но вместо этого увидев дочь, входящую на кухню, его глаза потеплели. «Твоей матери всегда очень шел голубой цвет, — сказал он. — Ты с возрастом все больше становишься на нее похожа».
Нив заканчивала последние приготовления, тоненько нарезая ветчину с дыней, выкладывая макароны с соусом «песто», палтус, фаршированный креветками, овощи, салат из листьев эндива и аругулы, сыр и пирожные. Она достала кулинарную книгу Ренаты и листала ее, пока не наткнулась на страничку с набросками. Избегая рассматривать рисунки, Нив сосредоточила свое внимание на написанные от руки указания Ренаты по поводу приготовления палтуса.
Удостоверившись, что все сделано подобающим образом, Нив достала из холодильника банку с икрой. Майлс наблюдал, как она раскладывает тосты на блюде. «Я все-таки плебей — никогда не понимал изысканности вкуса этой штуки», — сказал он.
«Вряд ли это признак плебейства, — Нив вынимала ложечкой икру на кружочки тостов. — Просто ты многого был лишен». Она внимательно взглянула на отца. На Майлсе был темно-синий пиджак, серые брюки, светло-голубая рубашка и красивый красный с синим галстук, который она подарила ему на Рождество. «Интересный мужчина, — подумала Нив. — И ни за что не скажешь, что он так тяжело болел». Она высказала это вслух.
Майлс с некоторой опаской протянул руку к тостам и быстро засунул один в рот. «Нет, все равно мне не нравится, — прокомментировал он, а потом добавил, — Я, действительно, прекрасно себя чувствую, и моя бездеятельность начинает меня раздражать. Я зондирую почву относительно места начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Эта работа будет занимать все мое время. Что ты думаешь по этому поводу?»
Нив вздохнула и обняла его: «Это замечательно. Действуй. Это как раз для тебя».
Она напевала, неся икру и блюдо с бри в гостиную. Если бы еще объявилась Этель Ламбстон. Она как раз размышляла, как скоро может позвонить ей Джек Кэмпбелл, как раздался звонок в дверь. Оба гостя явились
Епископ Дэвин Стэнтон относился к числу тех немногих прелатов, которые даже в мирской жизни уютнее чувствуют себя в одежде священника, нежели в спортивном пиджаке. Пряди когда-то медного цвета волос смешались с сединой; добрые синие глаза за стеклами очков в серебряной оправе излучали тепло и ум. Его высокая и тонкая фигура при движении производила впечатление очень гибкой и подвижной. Нив всегда испытывала при нем неловкость, считая, что Дэв может читать мысли, и одновременно удовлетворение, потому что была уверена, что Дэву должно нравится то, что он читает. Она сердечно поцеловала его.
Энтони делла Сальва, одетый в свое новое детище, был, как всегда, ослепителен. Элегантный покрой темно-серого из итальянского шелка костюма позволял скрывать излишнюю полноту, которая становилась все более и более внушительной, хотя дядя Сал и так никогда не отличался худобой. Нив вспомнила, как Майлс подметил однажды, что Сал напоминает ему сытого кота. Сравнение и в самом деле было очень точным. Его черные волосы, которых совершенно не коснулась седина, соревновались в блеске с такими же черными мягкими кожаными мокасинами от Гуччи. У Нив появилась профессиональная привычка тут же подсчитывать стоимость наряда; костюм Сала она оценила не меньше, чем в пять сотен долларов.
Как обычно, Сал начал с беззлобного подтрунивания. «Дэв, Майлс, Нив! Мои самые близкие люди, не считая, конечно, моей теперешней подружки и всех моих бывших жен. Дэв, как ты думаешь, примет меня наша церковь обратно в свое лоно, когда я стану совсем старым?»
"Блудному сыну надлежит вернуться раскаившимся и в рубище, " — суховато заметил епископ.
Майлс засмеялся и обнял обоих друзей. «Господи, как хорошо, когда мы вместе. Я чувствую себя снова в Бронксе. Ты еще пьешь „Абсолют“ или сейчас это уже не в моде?»
Вечер начался, как всегда, в прекрасной дружеской обстановке, не требующей никаких условностей. Споры по поводу второго мартини, неопределенное пожимание плечами, «Почему бы и нет, мы не так часто собираемся» — это со стороны епископа; «Да нет, мне, пожалуй, хватит» — Майлс; беспечное «Разумеется» Сала. Потом разговор вдруг резко повернул от сегодняшней политики (победит ли мэр снова на выборах) к проблемам церкви. «Если ты не в состоянии выложить 1600 долларов в год, твой ребенок не может ходить в приходскую школу! Боже мой, а помните, как наши родители платили один доллар в месяц, когда мы ходили в школу Св. Франциска Ксавьера? Приход содержал школу на деньги, вырученные от игры в Бинго». Жалобы Сала по поводу импорта: «Естественно, нам надо было бы везде приклеивать ярлыки, что то-то и то-то сделано таким-то профсоюзом, но мы же получаем вещи, сделанные в Корее или Гон Конге, и платим за них треть цены. Если мы перестанем их брать, мы просто прогорим, а, когда берем — нас обвиняют в подрыве профсоюзов». Рассуждения Майлса: «Я все еще думаю, что мы и половины не знаем, сколько денег отмывается на 7 Авеню».
Разговор завертелся вокруг смерти Никки Сепетти.
«Умереть в собственной постели — он слишком легко отделался, — высказался Сал, согнав с лица веселость. — После всего, что произошло с твоей красавицей».
Нив заметила сжатые губы Майлса. Когда-то давно Сал услышал, как Майлс, поддразнивая Ренату, назвал ее «моя красавица» и, к раздражению Майлса, подхватил это. «Как дела, красавица?» — приветствовал он Ренату. Нив не могла забыть эпизод, который произошел на поминках Ренаты. Сал тогда опустился на колени возле гроба с глазами, полными слез, затем поднялся, обнял Майлса и сказал: «Попытайся думать, что твоя красавица уснула».