С тобой моя тревога
Шрифт:
Щелкнул замок, а через полминуты на полированном большом столе вспыхнула синяя лампочка, укрепленная в желтом патроне, — звонили из города.
Прежде чем снять трубку с рычага, Сергей Петрович закрыл глаза, большим и средним пальцами левой руки потер веки от носа к вискам, снял трубку.
— Дорофеев? Добрый день!.. Это я. Ты очень занят?..
Директор узнал по голосу — звонкому, чуть насмешливому — Гулямова, первого секретаря горкома партии. Лампочка на столе погасла.
— Здравствуйте! Я слушаю.
— Ты очень занят, спрашиваю?
— Не очень…
— Хочу тебя
— В какое?
— В тюрьму. Хочешь поглядеть?
— Тюрьму? Нет, не очень. — Дорофеев чуть улыбнулся, помял пальцами веки.
— Я серьезно. Тюрьму закрываем. Ты когда-нибудь был в тюрьме? — Голос у Гулямова веселый. — А то Туляганова позову… Пожалеешь!..
Туляганов — директор машиностроительного. Этому палец в рот не клади. Но что может выгадать директор для своего предприятия от того, что в городе закрыли тюрьму? Оборудование? Строительные материалы, инвентарь?.. Конечно — здания! Но Дорофееву здания в городе не нужны: завод и поселок — за городской чертой.
— Ладно-ладно, не пугай Тулягановым. И так ему всегда все в первую очередь. А нам, химикам, ничего!
— Не плачься, бедный директор. Уж ты-то своего не упустишь!
— Так зачем все-таки я тебе понадобился, Мурад Гулямович?
— Не догадываешься?.. У тебя не хватает рабочих?! Мы тут посоветовались и решили дать несколько человек…
— Постой-постой! Каких человек? Уж не заключенных ли? — воскликнул Дорофеев.
— Зачем «заключенных»? Бывших заключенных!.. Начальник тюрьмы звонил. Кому срок вышел, кому зачеты какие-то. Одним словом, трое согласились остаться работать в городе. Тебе их и дадим… Как смотришь?
— Наградите лучше Туляганова! — предложил Дорофеев и услышал, как хохотнул Гулямов. — А то обидится…
— Нет, к тебе прикрепим, Сергей Петрович! У тебя и с жильем благополучно, и коллектив крепкий… И еще, знаешь, скажу честно, побаиваемся их в самом городе оставлять… Базары, рестораны, вокзал… Соблазнительно! А ты на отшибе. И всегда на виду будут в поселке.
— Коллектив крепкий, — повторил директор за секретарем горкома. — Коллектив, конечно, ничего. А случись что с ними? Тогда что?! Первый же на бюро будешь обвинять и партийную организацию, и меня. Так ведь? И не видать коллективу звания коммунистического. У нас, сам знаешь, даже от уполномоченного милиции отказались в поселке. Дружинники за порядком следят.
— Вот и пусть дружинники смотрят, — согласился Гулямов. — Берешь или нет, наконец? Как члена горкома спрашиваю! Или приеду и соберу у тебя партбюро, чтобы с тебя ответственность снять!
— Дай подумать, Мурад Гулямович. Я бы и сам хотел посоветоваться с коммунистами. Не сегодня же их забирать! Прикинуть надо, куда работать поставить, где жить будут. Они же, наверное, ни черта делать не умеют, кроме как воровать.
— Возможно… Учите! Научатся, если захотят.
Сергей Петрович встал, не отрывая трубку от уха, поглядел в окно, за которым виднелось хитрое переплетение труб сернокислотного цеха и гофрированные, из шифера, бока сырьевого склада. Снизу, из вестибюля, донесся приглушенный лестничными маршами и дверями долгий звонок: кончился рабочий день сотрудников заводоуправления.
— Сегодня
— Ладно. Завтра заберете. Как думаешь, подо что здания использовать лучше, Сергей-ака? Хорошие здания, прочные…
— Прочные… Швейной фабрике отдайте… Или под склады.
— А если больницу?
— Души преступников лечили в казенном доме, теперь недуги телесные. Что ж, в этом есть что-то символичное! — пошутил Дорофеев.
— Может быть, и так. Там, говорят, даже цветов и деревьев, как в парке… Ну, значит, завтра?..
— Да, если не против, сегодня смотри тюрьму без меня. А завтра приедем за пополнением рабочего класса…
— Ты так не шути! Из них нам делать рабочих! В частности, тебе. Отвечать за них нам, никому больше…
— Правильно все это. Завтра за ними парней пошлем из штаба народной дружины. Как думаешь? Или самому ехать?
— Смотри сам. Ну, у меня больше вопросов нет, когда привезете на завод — позвони.
— Непременно.
Дорофеев положил трубку, потер пальцами покрасневшее ухо, аккуратно сложил бумаги, лежавшие в развернутой папке, и завязал тесемкой. Затем поднялся, прошелся по ковровой красной дорожке до двери и обратно, вдоль длинного крытого бледно-зеленым сукном стола, за которым проводил совещания.
Был Дорофеев чуть ниже среднего роста и, несмотря на пятьдесят с лишним лет, по-юношески строен и подвижен. На матовом с небольшим загаром лице привлекали внимание серые широко поставленные глаза, которые смотрели на все — и на собеседника, и на окружающие предметы — с чуть иронической доброжелательностью и интересом. Сегодня он был одет в серый спортивного покроя пиджак, узкие чуть посветлее пиджака брюки и черную трикотажную рубашку. Засунув руки в карманы пиджака, наклонив упрямо голову, он задумчиво разглядывал блестящие острые носки черных туфель. Подошел к столу, снял трубку.
— Мне начальника тюрьмы, — попросил он. И, услышав после гудков мужской голос, представился: — Директор суперфосфатного Дорофеев. Здравствуйте! Звоню после разговора с секретарем горкома. Что за людей нам даете? Мужчины, женщины? Возраст? Имеют ли какие профессии? Надо заранее подумать, куда их поставить, куда поселить. Понимаете?
— Понимаю… Так вот… Лихова Ольга Михайловна. Двадцать один год. Судима за кражу. Профессии не имеет. Окончила восемь классов, воспитывалась до пятнадцати лет в детдоме… Дурнов Сергей Евдокимович… Сорок восемь лет… Шесть судимостей. По образованию бухгалтер. По специальности не работал. Одинцов Иван Платонович… Двадцать семь лет… две судимости… знает сварочное дело, слесарное… Еще что?
— Семьи есть у них? Родители, может, дети?
— У Лиховой нет… У Одинцова — мать. Учительница. В Сибири. Переписывается с ней. У Дурнова вроде никого нет. Отсидел восемь лет. С зачетами.
— Ну хорошо. Завтра приедем.
— Завтра? — переспросил тот и пожаловался: — Кормить их нечем. Из столовой беру обеды.
— Завтра у нас обедать будут.
«Надо посмотреть, к кому подселить можно, — подумал Сергей Петрович. — И зайти в штаб дружины».
Синяя лампочка вспыхнула вновь. Дорофеев снял трубку. Звонила жена.