С тобой навеки
Шрифт:
Между нами воцаряется тишина, и пусть мне хотелось бы знать, как заполнить её ради Руни, я никогда не буду тем, кто ведёт светские беседы. Я не знаю, что сказать, и у меня нет на это энергии. И все же, пока я время от времени украдкой кошусь на неё за мытьём посуды, Руни кажется довольной, на её лице играет лёгкая улыбка, пока она делает свою часть работы.
Только когда вода уже уходит в слив, а влажное полотенце, которым она вытирала посуду, висит на её плече, Руни нарушает молчание.
— Акс, — тихо говорит она. Взяв недопитый
— Извини, — выпаливаю я. Меня захлёстывает унижением, отчего к щекам приливает жар. — Я не… То есть, я не…
Слова испаряются на моём языке.
Я знал, что поступил неправильно. Ну, я не считаю неправильным то, что схватил её за руку, потому что чёрта с два она дотронулась бы до кишащей микробами руки Ллойда после того, как он поссал в лесах как грязнуля. Но целовать её… это был риск. Мне сложно читать людей, но всё тело Руни представляло собой портрет нервозности. Дрожащие конечности, бледная кожа, сильно закушенная губа, отчего я уже начинал волноваться, вдруг она прокусит до крови, а этого я допустить не мог, поэтому поцеловал её. Я поцеловал её, потому что надеялся, что это поможет, как и держание за руки.
И я надеялся, что мы больше никогда не будем об этом говорить, и если она возненавидела это, то не скажет об этом, подчиняясь своей вежливой натуре.
Но вот она собралась нанести удар.
Руни склоняет голову набок, изучая меня. Я поворачиваюсь, чтобы она не видела моего лица, беру свой остывший и противный чай. Но я всё равно его пью.
Прислоняясь к кухонному шкафчику, она обхватывает кружку руками, то макая пакетик в чай, то доставая.
— Я собиралась сказать тебе спасибо за это. Я знаю, это не входило в твою работу на сегодня, но это помогло.
Я ошеломлённо застываю.
— Это… помогло?
— Почему ты говоришь так удивлённо? Разве не поэтому ты это сделал?
— Поэтому, — медленно признаюсь я. — Я просто… удивлён, что это сработало.
— Ещё как сработало, — говорит она в свою кружку.
По мне проносится такое редкое и умиротворённое удовлетворение.
— Что ж… хорошо.
— Но это было весьма прямолинейно с твоей стороны.
Я резко поворачиваю голову к ней. Она улыбается. Она дразнит меня.
— Пожалуй… — я отпиваю глоток чая, затем пожимаю плечами. — Я же задолжал тебе один непрошеный поцелуй, так?
Она ахает, и этот звук эхом отдаётся на кухне. Одним плавным движением она хватает мокрое кухонное полотенце с плеча и замахивается, ударяя меня им по животу.
— Вот такой ты джентльмен, значит.
— Я никогда не говорил, что я джентльмен.
Она закатывает глаза.
— Как назвать мужчину, который всегда открывает передо мной дверцу машины и упорно спит в палатке, пока я захватила его дом?
— Мужчина, воспитанный Элин и Александром Бергманами.
Руни смеётся.
—
Глубокое, незнакомое ощущение смеха застревает в моей груди и рокочет. Оживившись от издаваемых нами звуков, пёс просыпается, затем перекатывается на спину, свесив язык. Руни вытягивает одну длинную ногу и мягко гладит его живот стопой в носке.
— На самом деле, ты задолжал мне извинение, — говорит она.
Я не доношу кружку до рта, не будучи уверенным, дразнится она или нет.
— За что?
Она крадёт глоток своего чая и улыбается про себя.
— За то, что сделал этот поцелуй таким хорошим.
— Я очень сожалею.
— Ты и должен, — чопорно говорит она. — В следующий раз, если поцелуй будет необходим по какой-либо причине, пожалуйста, сделай его абсолютно ужасным.
Я перевожу на неё и замечаю лёгкую, скрытную улыбку, играющую на её губах. Прислоняясь к шкафчику так, что нас разделяет раковина, я поднимаю кружку в жесте тоста.
— Сделаю всё возможное.
Глава 9. Руни
Плейлист: Wilco — You and I
Держа руки в карманах и нервно подёргивая коленями, я жду возле дома Акселя, глядя на небо, где птица кружит размеренными большими кругами.
Ломается веточка, и я резко разворачиваюсь на звук.
Аксель стоит на поляне, выглядя так идеально в своей стихии, что у меня перехватывает дыхание. Высокий, с прямой спиной, взъерошенными ветром волосами цвета растопленного шоколада. Он снова в поношенных джинсах и грязных ботинках, а мягкая выцветшая фланелевая рубашка в клетку расстёгнута на несколько пуговиц. Извечное угрюмое выражение ещё заметнее, поскольку у него проступает щетина и…
Ох, бл*дь.
— Ты носишь очки? — хрипло спрашиваю я.
Его руки поднимаются к оправе так, будто он не уверен, есть ли на нём очки.
— Эм. Да.
— Я никогда прежде не видела тебя в них.
— Линзы сегодня раздражают мои глаза, — отвечает он.
Очки в тонкой оправе, с пятнистым рисунком цвета кофе со сливками, и это подчёркивает насыщенный шоколадный цвет его волос и ресниц, а также едва заметные карамельные пятнышки в его зелёных глазах. Он выглядит абсолютно роскошно.
Едва подавив позорный стон нужды, я покрепче натягиваю шапку на голову, когда в реальности мне хочется натянуть шапку на всё лицо и скрыть румянец на щеках. Мой абсолютно платонический (в смысле полностью недосягаемый) муж только что перешёл из разряда «опасно горячий» в разряд «очкастый секс на ножках».
Жестокая, жестокая вселенная.
Закрыв глаза, я делаю глубокий успокаивающий вдох, а открывая их и чувствуя себя чуть менее взбудораженной, я вижу, что Аксель смотрит на мою руку. Я прослеживаю за его взглядом. А затем снова краснею.