С тобой навеки
Шрифт:
Ну, это должна быть прогулка. Эйден не мог держать руки при себе, пока они надевали куртки и сапоги. Я сказал ему, что если он осквернит здешние земли совокуплением на улице, я приду по его душу. На что он показал средний палец и захлопнул дверь.
— Вот, — Оливер сваливает все рождественские подарки мне в руки. — Найди себе применение.
Будь я на это способен, я бы рассмеялся от иронии. После отъезда Руни я беспрестанно занимал себя. Сначала постоянно рисовал, делая паузы лишь для того, чтобы накормить животных, выпустить пса и бездумно съесть батончик гранолы, чтобы оставаться на
Шагая за Оливером, я складываю коробки подарков под рождественской ёлкой, которую я катартически срубил и обвешал всеми украшениями, которые только сумел найти. Новая мишура украшает перила и дверные проёмы по всему дому. Я даже повесил бл*дскую омелу, чем (какая гадость) мои родители пользуются прямо сейчас.
Омела была плохим решением.
— Тут совершенно другая атмосфера, — говорит Фрэнки, спускаясь по лестнице. Она с головы до пят одета в чёрное, если не считать ободка в виде оленьих рожек с бубенцами.
Рен переоделся в поистине уродливый рождественский свитер из тех запасов, что мы держим здесь — вплоть до мигающего носа Рудольфа. Преодолев последнюю ступеньку следом за Фрэнки, он кладёт ладонь на её спину.
— Помимо рождественских украшений? — спрашивает он. — Что ты имеешь в виду?
Фрэнки окидывает повторным взглядом свитер.
— Вау. Ты не врал. Этот свитер кошмарный.
Рен улыбается и сжимает нос Рудольфа.
— Не так ли?
— Мой хуже! — восклицает Оливер. — Надо его надеть. Где они там?
— Наверху, в шкафу, который в коридоре, — говорю я ему. Он уже поднимается, перескакивая через две ступеньки.
— Хм, — Вигго задумчиво хрустит «бутербродом» из крекеров и сыра. — Может, пора пустить в ход костюм кролика из «Рождественской истории». Он до сих пор здесь?
— Нет! — орёт Зигги. — В нём ты выглядишь сумасшедшим.
Вигго играет бровями.
— В этом и смысл. А ещё он чертовски тёплый, а мне нужна максимальная теплота, пока я здесь. Хотя сейчас вроде и так не холодно. Тут всегда было так тепло с одной лишь древесной печкой?
— Да, — вру я. — Это весьма эффективная система обогрева.
Фрэнки окидывает взглядом фойе, прищурившись.
— Всё ощущается иначе, не так ли? В хорошем смысле. Ты генеральную уборку устроил? — спрашивает она у меня. — Зажёг новую свечку? Клянусь, что-то изменилось.
Я цепляюсь за объяснение того, что она уловила.
— Ээ. Ну. Да. Я немного прибрался. Кое-где освежил слой краски. Позаботился о мелочах. Ну знаете, как обычно.
Тыкая в пол своей тростью, она говорит:
— Эта половица точно раньше скрипела.
— Ага. Это тоже исправил.
Рен улыбается мне.
— Ты тут усердно поработал, да?
Я нервно сглатываю.
— Нее. Ничего масштабного.
— Тут определённо меньше сквозит, — говорит Зигги, перекатываясь на спину и не отрывая взгляда от электронной читалки. — Ты прошёлся герметиком по окнам или типа того?
Всё больше членов семьи теперь озирается по сторонам, осматривая помещение, и я чувствую, как мой контроль над ситуацией ускользает. Будь Руни здесь, она
Я потираю грудь. Та боль не унималась с тех пор.
— Глинтвейн подогревается, — объявляет мама, спасая меня. — И я достала Скраббл.
— Ооо, — Зигги вскакивает с пола. — Да! Давай, Олли. Ты и я, до победного.
Оливер стонет, добравшись до нижней ступени и одёргивает свитер. Глянув вниз, он меняет улыбку Гринча с озорной на угрожающую, проведя ладонью по пайеткам и изменяя их направление.
— Обязательно?
— Да, — отвечает Зигги и тащит его за собой.
— Ты просто хочешь уничтожить меня своим абсурдно большим словарным запасом заядлого читателя.
— Конечно, — она усаживается за длинным обеденным столом, рассыпая плашки с буквами. — Но нужно же, чтобы кто-то держал твоё эго под контролем.
Оливер косится в мою сторону, и между нами проносится момент понимания.
— В последнее время моё эго не раз усмиряли, — бормочет он.
Зигги бросает на него непонимающий взгляд.
— Ладно. Я сжалюсь над тобой.
Избежав откровенно инквизиционного допроса по дому, я стою в прихожей, испытывая облегчение и оглядывая пространство, пока люди разбредаются и устраиваются на местах. Рен и Фрэнки садятся на диван перед огнём и ведут какой-то приватный разговор, от которого Рен густо краснеет, а Фрэнки гогочет. Райдер передаёт Уилле бокал глинтвейна и обвивает рукой за талию, целуя её в волосы. Она смотрит на террасу с джакузи, и на её губах играет секретная улыбка. Моя мама смеётся, пока папа шепчет ей на ухо, наклоняясь к ней сзади, пока она нарезает салями на кухне.
И внезапно я остро осознаю, что большинство людей здесь использует этот дом для одной преимущественной цели:
Дохрена секса.
Я стону и тру лицо. Ладно. Я продолжу твердить себе, что дом моего детства — это невинное место, которое собирает нас для целомудренной семейной любви. Не то чтобы я только что потратил месяцы и большую часть наследства, которое я получил, женившись на женщине, которую желал и полюбил, а потом расстался на ужасных условиях, и всё это для того, чтобы эти кобелины имели обновлённые удобства и не вредящие окружающей среде изоляционные материалы в период их сексуальных эскапад.
Боже. Чтоб мне провалиться.
— Аксель, — зовёт мама с кухни.
Я сокращаю расстояние между нами и заставляю себя съесть кусочек сыра.
— Привет, мам.
Она сжимает мою ладонь, крепко стиснув.
— Всё выглядит просто прекрасно. Спасибо.
Эти слова пробуждают такое горько-сладкое чувство. Я благодарен за всё, что мне удалось сделать, чтобы подготовить это место для моей семьи. И я сокрушен тем, что не делю это с Руни.
— Спасибо, что приехали.
— О, боже, — говорит она, улыбаясь и добавляя виноград на большой поднос закусок. — Я очень рада взять перерыв от приёма гостей. Я рада, когда все дома, но приехать и всего лишь приготовить еду — это подарок. Единственный подарок, который мне нужен.