С тобой товарищи
Шрифт:
Мигом пронеслось все это в голове у женщины. Она вздохнула, вытерла платком глаза, сказала Иринке и Катьке:
— Чего же вы стоите, садитесь…
Марина забралась к матери на колени, поправила волосы, поцеловала в красный распухший нос. За окном откуда-то, наверно, из репродуктора на площади, донеслась песня:
Если друга, если друга хочешь встретить. На рассвете вместе с солнцем выходя. Пионер шагает по планете, Открывая все пути.Марина
— А я знаю эту песню, — слазала она, соскочила с материнских колен, подбежала к окну; и не успела мать ничего сказать, как она распахнула створки. Вместе с сырым воздухом в комнату ворвались слова:
Пионер шагает по планете…— Человек шагает по планете… — затянула Марина.
— Там же поют «пионер», — робко поправила женщина.
— А я еще не пионер, а человек уже, — ответила Марина бодро. Опять запела. Иринка с Катькой переглянулись, засмеялись. Поглядев на девочек, на дочку, слабо улыбнулась и женщина.
Глава XXIV. Неожиданное признание
Женя был всегда с друзьями. Вместе с ними ходил в кино, слушал сказки, что рассказывала по вечерам Иринкина бабушка, играл. Не отставал от ребят.
Как-то Катька сказала, что в школе нужно помыть после побелки окна. Женя с готовностью вместе со всеми побежал туда. Иринка полизала стекла водой, потом вытирала их тряпкой, а уж после этого терла до блеска бумагой. Женя старался делать так же.
К вечеру работа была закончена. Все разбежались по домам мыться, а Женя открыл дверь в пустой и гулкий школьный коридор. Здесь, как и в классах, пахло краской и стояла необычная, какая-то парадная тишина.
Осторожно ступая по крашеному полу. Женя прошел к своему классу и открыл дверь. Хрустально сияли в классе стекла больших окон, на белых подоконниках зеленели диковинные кактусы с мясистыми, напоминающими вытянутую восьмерку, не колючими, а гладкими листьями. Как на линейке, выстроились ряды блестящих черных парт. Женя присел на одну из них. Еще раз огляделся.
С новым, неизведанным чувством воспринимал он сейчас и парты, и классную доску. Все, что раньше тяготило, теперь наполнило смутными, но радужными надеждами. Он посчитал по пальцам, сколько осталось дней до первого сентября. Оказалось, чуть больше недели. Это его и обрадовало, и огорчило. Каждый день приближал сто к школе, к тому новому, что откроется перед его глазами, по-иному увидевшими мир. Но в то же время каждый день приближал Иринкин отъезд.
Женя и сам не понимал себя. Иринка вызывала в нем желание сделать что-нибудь такое, после чего она бы сказала, как тогда, когда он пел:
— А я и не знала, что у тебя такой голос!
Слушая Иринкины рассказы, он и сам увлекся чтением, был рад, когда мог поддержать разговор, ну, хотя бы о космических полетах. У него оказалась замечательная память. Раз прочитав биографии Германа Гитова и Юрия Гагарина, он запомнил о них нее: и когда они родились, и где, и как учились, и что любили с детства.
— Прямо какая-то ходячая энциклопедия! — удивился Шурик, когда Женя стал рассказывать о героях космоса. И после Шуриковых слов Женя покраснел от
Все, все было бы другим теперь и его жизни, если бы… если бы не мама! Правда, она не возражает, что он уходит из дома, дружит с Иринкой, Катькой, Хасаном. Она терпеливо переносит шумливость Шурика. Но не знает Женя, что совсем не из-за него так покладиста Кристина. Прежде всего она не желает беспокойства себе. Кристина знает, что Женина жизнь интересует теперь многих. Она думает о себе, к Жене она охладела, к Жене у нее даже какая-то враждебность. Ей известно, что и о Марине рассказал «этим» он! Затаилось и растет в ней жестокое, мстительное чувство. Оставаясь одна, она горячо молит бога:
— Накажи, господи! Покарай безбожников! — И не содрогается ее сердце, что в своем затмении кличет она беду и на голову сына.
Брат Афанасий упрекает ее, что не уберегла сына, упрекает и еще кое в чем. Страшно Кристине, и не столько перед богом, сколько перед братом Афанасием, и перед тем, другим, кого видела Кристина один только раз, и кому, собственно, обязана своей более или менее обеспеченной жизнью. Правда, брат Афанасий уже намекнул ей, что, дескать, она не так уж заслуживает поощрений. Поубавилась сила Кристинина, наверно, потому, что поубавилась ее вера в бога. А того не может понять свитой брат, как тяжело ей! Попробуй тут поговори о боге, когда, что ни день в космос люди летают.
Вот недавно пришла она к Гошкиной матери спросить, почему она не ходит на молитвы, так даже слезливый дед, которому до смерти-то два сморчка осталось, язвительно так спросил:
— А ты мне скажи, матушка… Вот говоришь, говоришь ты, и брат Афанасий говорит о конце света. А я, тугодум, думал, думал и понял в одночасье. Конец-то света для господа бога приходит. Потихоньку теснят его люди… Али он на другую мировую пространству перепрыгнет?
Кристина в бешенстве наговорила тогда невесть чего. А пришла домой, остыла и задумалась. Может, и правда пошатнулась в ней вера? Не радостно ей. И что в загробной жизни ждет ее рай — ведь не грешила же она! — не приносит былого утешения. Не получилась, как она хотела, жизнь у нее. И сын, ее собственный сын, отшатнувшийся от нее, от веры, от бога, как бельмо на глазу, неотступно напоминает об этом.
Думает так Кристина, молчит; и не знает Женя ее мыслей. Только чуткой своей душой сознает, что она изменилась к нему. И заботиться о нем почти перестала. Из скромности отказываясь поужинать у Катьки или у Иринки, Женя уже не один вечер ложится спать на голодный желудок. А сегодня днем прибежал из школы веселый, возбужденный, попросил покушать, она сухо ответила:
— Нет ничего.
— Может, тебе помочь что? — спросил он виновато.
— И помогать не для чего, денег нет…
Женя, жалея мать, рад был бы и заработать, но он не умел ничего делать. Робко попив холодной воды, он негромко сказал:
— Ну, я пошел…
Мама ничего не ответила и даже не повернулась.
От всех этих воспоминаний светлое чувство его потихоньку растворилось. В желудке заурчало, точно там кто-то сидел голодный и сердитый от этого. Женя не заметил, как почернели окна, не услышал глухих торопливых шагов в коридоре и только, когда скрипнула дверь, заметил, что в классе совсем темно.