С Том 3
Шрифт:
Там стоит оглушающая тишина. Никаких признаков жизни: ни дымка над крышами, ни один пес не взгавкнет. В снеге, на улице, разбросан домашний скарб — черный ватник, рушник, ярко расшитый жар-птицами, кастрюля. Наконец появляется живность — серая кошка, испуганно перебегает переулок.
Улица сворачивает влево. Огибаем белую хату и замираем. Впереди пепелище — несколько полностью сгоревших домов, лишь обожжённые пожаром печные трубы возвышаются среди головешек. У покосившегося штакетника валяется пять трупов.
Первым
— Тихо! — я вижу сгорбленную фигуру, что двигается к нам по улице, обходя трупы.
— Грачев, ты? — вперед выходит лесник, приглядывается.
Лысый мужчина с седой бородой бредет опираясь на клюку.
— Я, Егор, я.
— Что?! Доигрался с немцами? — лесник подскочил к мужику, схватил того за грудки. Женщины ахнули, майор с капитаном бросились разнимать.
— Вот, смотри, товарищ Петр, на предателя! Ставь его к стенке, сей же час ставь!
— Да в чем дело-то?
— Его фашисты старостой назначили. В Чернигов ездил, выбивал себе должность, — лесник легко скинул с себя руки майора и нагнул старика к трупам. — На, смотри!
С большим трудом мы оторвали Егора Семеновича от Грачева. Он все кричал, брызгал слюной…
На шум появились люди. Жители Подгорного собирались медленно, осторожно выходя из уцелевших хат. Кто-то нес керосиновую лампу, в тусклом свете я разглядел глаза Грачева — потускневшие, безжизненные.
— Приехали утром. На рукавах черепа, кости… — староста встал коленями в снежную кашу — Где, спрашивают, ваши комсомольцы. Я им говорю — нет никого, на фронт все ушли. Но они знали, что у Фроськи прячутся в подполе трое ребят. Похватали, увезли в Чернигов. И сразу начали жечь. Фроська кинулась к ним, так они ее первой… — Грачев кивнул на женский труп — И сразу вдоль улицы стрелять начали без разбора.
Женщины в толпе принялись плакать, кто-то выкрикнул:
— За що вони так? Як нелюди, без розбору, без суду. Де ж кінець цьому?
— А вы где были?! — какая-то старуха вышла из толпы. — Защитнички!
— Иди сюда! — лесник схватил дочку за косу, подвел ее к пепелищу. — Еще хочешь в партизаны?
— Хочу! — Прасковья принялась вырываться, но бесполезно. Пришлось опять нам вмешаться.
— Фашисты взяли Курск, — опять раздались крики из толпы. — Уже на подступах к Москве.
— Вояки!
— Тихо, товарищи! — рявкнул я. — Враг силен, но Наполеон и Москву брал. Мы тоже сражаемся. Знаете ли вы, что в прошлом месяце подпольщики убили в Киеве самого Гиммлера — заместителя Гитлера? По ихнему рейхсфюрера!
— А по-нашему?
Я задумался, подбирая правильно звание.
— Генерал-фельдмаршал. Глава всех эсэсовцев.
— Тех, что у нас тут жгли?
— Да! Поэтому и лютует немец. Война-то идет не так, как задумано. Гибнут их вожди. Слово вам даю, мы заставим фашистов кровью умыться! Павел Никанорович, — я повернулся к капитану —
Закуска вышел вперед, кинул на снег немецкий МГ, шинели. Парочка была довольно качественно продырявлена.
— Видите? Мы деремся с врагом, не сдаемся. И вы не должны! Слышите?
Меня услышали. Народ успокоился, старики из крепких взяли на руки трупы, унесли. Женщины дозакидали снегом дымящиеся головни.
Я же повернулся к Грачеву. Староста уже успел прийти в себя, стоя на коленях, мрачно на меня зыркал. Вокруг него стояла «группа поддержки» — несколько деревенских, в основном старухи в платках.
— Нет вины, на Леониде. — заявила одна из них. — Він до кінця захищав Фроськиных…
— Сотрудничество с немцами — это преступление, — мрачно бросил майор, придерживая за рукав разгневанного лесника.
— Я людей сберегал! — завелся Грачев. — Сейчас наш народ, пусть хоть с винтовкой, хоть с автоматом, против немца, как моська против слона. Это вам не гражданская, когда можно было колом от забора отбиваться. Надо выждать. Не лезть на рожон. Иначе вон — староста кивнул на дымящиеся развалины. — Только смерть.
— Пошли, командир! — Базанов сплюнул в снег. — Толку не будет от этого разговора.
— К стенке тебя надо, — уже не так уверенно просипел Егор Семёнович. — От таких как ты соглашателей — все зло…
Опять поднялся гам, старухи набросились на лесника, начали припоминать какие-то его прегрешения. Тот отбрехался, но уже вяло, без запала.
— Я иду с вами! — Прасковья подошла ко мне, тихо произнесла: — Даже не смейте отказывать мне, товарищ командир! Буду мстить за Подгорное, за весь наш советский народ.
— Иди домой, мстительница, — я устало вздохнул. Двигаться дальше или остаться на дневку в деревне? Каждый из вариантов был плох. Дневка грозила столкновением с карателями — кто-то же им сдал фроськиных комсомольцев? Но и бродить по местным перелескам лучше ночью или в сумерках — меньше шансов, что заметят.
— Сбегу! И догоню вас у Песков. Я тут все дороги знаю!
— Если сбежишь, — я наклонился ближе. — Я тебя заставлю вшей у мужиков вычесывать! И не только на голове. Станешь вечной дежурной. В сортирах будешь убираться, слышишь! Ты думаешь, с винтовкой по лесам будешь бегать? В немцев стрелять? Нет, готовить на весь отряд, обстирывать!
— Я готова. На все готова!
— У тебя в Подгорном был кто-то знакомый? — догадался я.
Прасковья побледнела.
— Неужели из комсомольцев??
Судя по выражению глаз — угадал. Кто-то, к кому девушка была явно неравнодушна. Лихорадочный румянец, дрожащие губы…
— Как его звали?
— Как и вас, Петр. Товарищ командир! Может, есть какая-то возможность выручить ребят?
— Штурмовать Чернигов? Вдесятером? С Яковом?
Я понял, что проговорился.
— С каким Яковом? Тот, что армянин? Чем он так важен?