С видом на жизнь. Дилогия
Шрифт:
— Но… — что возразить Рису мой сын не нашел.
— Вот именно, думать нужно, прежде чем что-то делать.
Рис почти бегом поднялся на второй этаж и спустился, держа в руке пистолет:
— На! — всунул он его в руки Матвея. — Иди на улицу и расстреливай всех подряд: стариков, женщин, детей!
Матвей покраснел и бросил пистолет на пол.
— Просто то, что вы хотите сделать, — продолжал Рис, — это тот же расстрел. Только не десятков, а миллионов, миллиардов. И ведь никто Вету не просит умереть за других. Наоборот! Живи и радуйся! Живи долго и счастливо.
— Просто ты не готов умереть… — тихо сказал Матвей.
— Я? Не готов! А ты спроси у соседской девчонки, — Рис указал куда-то в окно. — У нее сегодня день рождения. Ей десять лет исполнилось… Спроси у нее, готова она умирать или нет?
Матвей тоскливо посмотрел на соседский дом.
— И самое главное, — закончил Рис, — твоя мама все равно не умрет. Она продолжит жизнь в другой иллюзии. И тело ее не умрет, хотя и останется без сознания. Кому от этого хуже? Ей, ее любимому, ее дочке, может еще парочке друзей… Их же всех можно по пальцам пересчитать… А здесь — целый мир! Здесь я, здесь ты, в конце концов.
Он подошел к бару, достал из него бутылку виски, плеснул себе в бокал, и залпом выпил. Посмотрел на нас с сыном, поднял пистолет, махнул рукой и ушел к себе наверх.
— Мам, — нерешительно начал сын, — если ты хочешь…
— Мне надо подумать, — голова вдруг разболелась так, что свет казался убийцей, — давай завтра встретимся и поговорим.
Он улыбнулся и кивнул:
— Ага! Я еще и брата с собой притащу. Он поверит!
— Тебя довезти до дома?
— Не надо, мам, я живу в общаге, а она почти у метро, так что я быстро доберусь, уж всяко быстрее, чем на машине. Где завтра встречаемся?
— Давай здесь. Я весь день дома, так что, как надумаете, я вас жду.
Он ушел, а я никак не могла прийти в себя. Может быть, Рис прав? Иллюзия иллюзией, но ведь они — живые люди! Со своими мечтами и надеждами, любовью и слезами. Они живут не потому, что я так хотела, не потому, что я создала такую иллюзию. Они просто живут и обо мне даже не знают. Имею ли я право убивать их?
Я достала из бара бутылку красного вина и направилась к себе. Устрою поминки в стиле: хоронили тещу, порвали два баяна! Буду песни орать и материться! И провались оно все!
Песни я пела исключительно всенародно любимые, девичьи заплачные: про березу, что не может к дубу перебраться, про утро туманное, про калину, цветущую прямо в поле, у ручья, вот бесстыдница. Когда допевала про колокольчики в лунном сиянии, спустился Рис, и мне показалось, он или спал до этого или плакал. А может, плакал оттого, что спать я ему точно не даю. На сердце даже как-то потеплело. Эк я его после его-то зажигательных речей!
— Вета, может тебе хватит на сегодня пить? — спросил он, покосившись красным глазом на пустую бутылку.
— А что, у вас еще что-нибудь есть? — ответила я в лучших традициях еврейского толстого медведя.
Он осуждающе покачал головой.
— Тогда — танцы! — провозгласила я, соорудила из платка юбку, быстро
Под такие мелодии я попыталась исполнить пьяный танец живота. Напоследок меня так раскрутило, что, наверное, упади я сейчас, вопрос об этом мире отпал бы сам собою. Но Рис легко подхватил меня на руки и понес в мою комнату. Он попытался меня уложить в кровать. Не тут-то было! Вино требовnbsp; Успеем — не успеем…
&ало немедленного выхода. Я бросилась в туалет, где и просидела следующий час, пытаясь прийти в себя. Наконец Рис выловил меня на кафеле ванной и засунул под душ, предварительно сняв с меня импровизированные восточные наряды. Я еще пыталась сопротивляться такой наглости, а потом… провал.
Проснулась я совершенно раздетой и у Риса в комнате, в его, кстати, очень мягкой и уютной, кровати. Это ужеnbsp; — Высоко над землей, — махнула я руку в небо за окном. nbsp;
интересно! Я попыталась вспомнить подробности вчерашнего вечера, но получилось из рук вон плохо. Благо еще, что я тут одна! Только появилась эта мысль, как дверь открылась.
— Ну что, дебоширка и пьяница, проснулась? — явно намереваясь читать мне нотации начал Рис.
nbsp; — Куда я уехал, когда первый раз не вернулся вечером домой?
— Ты мне рассольчику принес? — с совершенно невинным видом поинтересовалась я. Он растерялся. Да, чтобы такого матерого… растерять! Это я хорошо, видимо, вчера потрудилась. Что ж: один — один.
— Вообще-то я тебе одежду принес…
Упс… Это ж он меня вчера раздевал. Память подбросила новые факты: был еще и душ. А что было еще? Он от души рассмеялся:
— Не переживай за свою девичью честь!
— Неужели я так откровенно пугаюсь?
— У тебя все на лбу написано! Вставай давай, одевайся! Сегодня твои сыновья обещались приехать. И вообще, нам нужно поговорить…
Я вздохнула. Да уж, поговорить есть о чем! Но неохота… Жуть! Просто не могу я сейчас что-то обсуждать. Мне нечего сказать. Готова ли я убить мир? Да! Он же мои иллюзии… Или мне все-таки жаль ту соседскую десятилетнюю девочку? Она, кстати, такая милая и очень умная.
Я вздохнула, приняла из рук Риса рубашку и сарафан, дождалась, пока он выйдет, и поплелась в ванную, расправлять складки на своей помятой физиономии.
Вообще-то Рис прав: необходимо принимать решение. Если уж я не могу убить этот мир, нужно устраивать свою судьбу. Не буду же я все время сидеть в этом чудном домике, пить вино и жалеть себя. Если я все-таки хочу вернуться, нужно просто… убить себя, закрыть глаза на все и упокоиться с миром, чтобы воскреснуть в другой иллюзии. И вот там я не дам себя так запутать. Я ни к кому привязываться не стану, чтобы потом не жалеть ни их, ни себя. Я буду искать выход…
Последняя мысль так меня вдохновила, что я решилась на отчаянный шаг: я сделаю это сегодня, после встречи с моими сыновьями. Вот только распространяться об этом не буду. И еще надо придумать способ самоубийства.