С викингами на Свальбард
Шрифт:
А потом словно бы заплакал маленький мальчик.
Он открыл глаза, и сперва ему почудилось, будто все сбылось и он был на корабле деда, резавшем небесные волны. Но поистине такое было слишком уж хорошо. Покачивались над головой знакомые облака, и полосатый парус гнал прочь надежду. Значит, смерть опять прошла стороной, Берег Мертвых не хотел его принимать… Хельги повел глазами и увидел на ближней скамье рыжего Луга.
– Да пребудут с тобой Господь и Мария, – сказал ирландец. – Что тебе снилось? Расскажи, если хочешь, а я попробую истолковать.
– Мало хорошего, – ответил Хельги неохотно. – Я слышал плач.
Луг
– Вот и мне больше всего жаль не Оттара, не Карка и не тебя. И даже не Беленькую. Я думаю про ее сына, которому тоже захочется разузнать об отце. А что она сможет поведать ему? Они с Оттаром не были вместе и десяти дней…
Хельги рывком сел, открывшееся совпадение ослепило отблеском далекой грозы: его собственная мать, всего девять дней и ночей пробившая у отца!.. Он даже не спросил, с чего это Лугу вздумалось жалеть Карка, который и так умер слишком легко…
Луг отвернулся, посмотрел вперед. Там уже виднелось устье фиорда и айсберг на мели, который люди, не сговариваясь, нарекли Оттаровой Стамухой. На обратном пути Ракни обошелся без проводников.
Монах проговорил негромко, как бы думая вслух:
– Этому малышу надо будет вырасти похожим на Оттара. Ему пригодился бы старший брат, неплохо знавший отца…
26. Парус!
Когда минуют Сумерки Богов и спасенный мир возродится, на Оттара будет похож человек по имени Ливтрасир, Сражающийся за Жизнь. Слишком ярко горело в нем живое и горячее пламя, чтобы полностью угаснуть даже на погребальном костре. Людям продолжало казаться – он вот-вот распахнет дверь и войдет, и все станет как прежде. Никто не садился на его место за общим столом, и Хельги видел, как порой воины поворачивались в ту сторону, желая что-то сказать, спросить или пошутить, и напарывались взглядом на пустоту. Только Пламя Битвы безмолвно поблескивал на стене… Это прекратится не скоро.
Ракни вспоминал сына не чаще и не реже других. Он ни разу не вздохнул, когда при нем заговаривали об Оттаре. Однажды в Линсетре женщина хоронила любимого брата, утонувшего в ведьминой полынье под Железной Скалой. Эта женщина почернела от горя, но не выронила ни слезинки, сидела около мертвого и сама выглядела мертвой, пока не подошел старый Эйрик и не отпустил какую-то очень грубую шутку, мол, ни девкам, ни женам проходу не было от твоего парня, а вот Ран-великанша, как видно, сумела за себя постоять.
Тут-то она всплеснула руками так, что платье лопнуло под мышками, и хлынули слезы, уносящие из сердца недуг, и мудрый Эйрик первым обнял горюху…
Ракни, конечно, ни в чем таком не нуждался. Людей вроде него излечивают не слезы. Конунг теперь подолгу пропадал один на морском берегу; а, возвращаясь домой, говорил о сражениях или молчал.
За Хельги Виглафссона отомстил сам вождь словен. Отец еще дышал, когда князь зарубил человека, проткнувшего его копьем. Другое дело, это никого уже не спасло.
За своего родича Ракни поклялся о голове Вагна Морехода и отправился добывать ее в самую вершину моря, на Свальбард. За внучатого племянника, который погиб в Скирингссале по собственной глупости, которого Ракни и видел-то последний раз еще в колыбели, зато
За Оттара… во всех девяти мирах не нашлось бы уголка, куда не добрался бы конунг, и существа, которое он пощадил бы, творя свою месть. Но за Оттара убивать было некого. Тролля не вызовешь на поединок. Воду и лед не поразишь ударом меча. А Карк свое уже получил.
Однажды Ракни вернулся с берега раньше обычного и с головы до ног залитый кровью. Он отстранил воинов, встревоженно бросившихся навстречу:
– Это не моя кровь. Сходите кто-нибудь, обдерите медведя.
Медведей они видели часто, но до схватки еще не доходило.
Викинги немедленно отправились по следу, прихватив с собой волокушу; и на диво лют оказался тот медведь и громаден! Поднятый на дыбы, он далеко превзошел бы самого рослого человека, а про зубы и когти на лапах, крепких, как кованое железо, не стоило говорить. Он был убит одним страшным ударом: меч Ракни раскроил его голову и всю тушу до середины груди. Хозяин Льдов повстречал ярость и силу себе под стать.
Да, не мало будет Вагну, когда Рождающий Вдов выползет из ножен по его душу. И уж в особенности, если Ракни возьмет Вагна живым!
Неподалеку от дома, за голыми песчаными дюнами, расположилось гагачье гнездовье. Хельги повадился ходить туда и по полдня наблюдать за какой-нибудь гагой, терпеливо гревшей будущее потомство. Утки подпускали его вплотную, и дело было не только в доверчивости: прожорливые поморники с криком и дракой кружились над самыми головами наседок, – попробуй отлучись от гнезда! Хельги изловил двух разбойников и привязал их к шесту. Пленники молотили длинными крыльями, раскачивая жердь. Сперва они истошно кричали, потом замолкли и умерли. Хельги выкинул их песцам и поймал двух новых на смену.
Как-то на гнездовье заглянул Луг, послушал кошачьи вопли подвешенных птиц и стал просить Хельги отпустить неразумных, творящих зло не со зла.
– Не твое дело, – сказал ему Хельги, и монах принужден был отступить.
Хельги сильно переменился и сам это чувствовал. Он был иным даже тогда, когда стоял перед конунгом, придерживая вывихнутый локоть. Болели и отваливались невидимые струпья, щенок, выкинутый из лукошка, полз на берег, хрипя и давясь проглоченной тиной; теперь в его памяти было не только родное материнское брюхо, пахнущее молоком, но и беспощадные пальцы, стиснувшие загривок, и холод, и плач братишек с сестренками, захлебывавшихся в воде… руку, протянувшуюся к нему нынче, встретило бы рычание, а не визг.
Воины и сам Ракни больше не винили его, по крайней мере, вслух. Казнить ли спасшегося от смерти за то, что другой бросился на выручку и погиб сам? Но если бы предвидеть, какую неудачу принесет он на корабль, его поистине утопили бы еще у Железной Скалы. Хельги знал это наверняка. Да… Могли бы Гиссуровы молодцы стрелять и пометче…
Потом очередной шквал замел снегом гагачий берег, да так, что наружу торчали лишь головы многострадальных наседок. Хельги подоспел на помощь и осторожно откапывал уток. На другой день он попробовал погладить одну из гаг. Та сжалась в комочек, но не побежала с гнезда. Хельги трогал теплые перья, беззащитную шею и, казалось, вспоминал что-то давно позабытое…