С вождями и без них
Шрифт:
По бригаде ходила легенда, будто полковник наш графского рода, родители, удирая за границу, бросили его мальчишкой, воспитывался в детской колонии. Не знаю, так ли, но человек он был бедовый. В Севастополе мы занимали позиции рядом с морем, так он вздумал искупаться, полез в воду, немцы его засекли, открыли шквальный огонь. Пришлось бедолаге сидеть в воде минут десять - это в апреле, когда смельчаки отваживаются только окунуться. Потом все-таки не выдержал, пробежал метров двести, спрятался за скалу. Уцелел.
Другой эпизод с ним случился в Литве, которую мы прошли вдоль Немана. До сих пор отложилась в памяти необыкновенная красота этих мест, небольшого городка Вилькомир со сверкавшими на солнце разноцветными крышами. Там боя не было, а вот подальше немцы укрепились на подступах к двум небольшим не то селам, не то городкам. Пехотной дивизии было поручено
Из сказанного ни в коем случае не должно складываться впечатление, будто на заключительном этапе война стала для нас своего рода увеселительной прогулкой. Отступая, противник устраивал засады, и как результат - немалые потери нашей рвущейся без оглядки вперед армии. Если русский солдат с полным правом может считаться лучшим в мире, то второе место должно быть присуждено немецкому. В этом я убедился, когда нам пришлось брать старинный замок на Балтийской косе. Это было величественное мрачное сооружение, с мощными стенами, бойницами, башнями, в котором засели несколько сот эсэсовцев. Наступающие части обтекли замок с двух сторон, а нам с пехотным полком было приказано подавить сопротивление гарнизона. Били прямой наводкой по бойницам, начали выкуривать, не раз по мегафону предлагали сдаться, обещая сохранить жизнь. Но защитники крепости в течение нескольких дней держались. Возможно, боевой дух поддерживался переданной из Берлина, перехваченной нами радиограммой, в которой Гитлер обещал всем железные кресты, благодарил за героизм и велел устоять, пока не подоспеет подмога. Какая там подмога, если уже вся Восточная Пруссия была в наших руках и оставались считанные недели до конца войны. Когда в конце концов наши заняли крепость, то нашли в ней только трупы да несколько десятков полуобгоревших, тяжелораненых людей.
Незадолго до окончания войны я научился водить автомобиль. Батарее была придана газовская полуторка, машина неказистая, но на редкость выносливая. С запчастями было туго, но она, благодаря искусным механикам, протрусила пройденные бригадой 6-7 тысяч километров по нашим жутким дорогам и бездорожью. В тот день мы выехали на разведку и оказались, сами о том не догадываясь, впереди пехоты. Едем, едем, вокруг ни души, щелчок в голове: не могли наши за сутки так далеко продвинуться. Я велел остановиться, вышли из машины, начали осматриваться и стали мишенями для густого оружейного огня. И без бинокля было видно бегущих к нам немцев. Водителя тяжело ранило, мы с разведчиком втащили его на заднее сиденье, я сел за руль и по его указаниям выжал сцепление, включил скорость, развернулся, дал газу. В тот момент клял себя за то, что не удосужился раньше научиться вождению. Вот уж действительно, пока гром не грянет. Все тогда обошлось, ноги мы от фрицев унесли. Помогло, что я имел все-таки общее представление об автомобиле, во всяком случае водил трактор.
На гражданке приобрести машину было поначалу не по карману, а потом ни к чему: появилась казенная. Только после ухода из Кремля купил "Жигули", а теперь езжу на "Нексии" узбекской сборки. Остановил как-то инспектор ГАИ, парнишка лет двадцати, стал выговаривать за превышение. Строго спросил, давно ли я за рулем. Я ответил, не соврав, что 55 лет. Он опешил, даже права не стал спрашивать, махнул рукой: езжайте, мол, что с вами поделаешь.
Последний бой, в котором мне довелось участвовать, был связан с захватом Пиллау. Собственно говоря, это даже нельзя назвать боем. Мы постреляли вдогонку сброшенным в море немцам и вошли в город, когда там уже распоряжалась пехота. В портовой части, в огромных складских помещениях скопились товары и продукты, которые немцы не успели вывезти. Чего там только
В то время, разумеется, никто не оценивал происходящее с этической точки зрения, да и сейчас только ненавистники нашего народа могут именовать это мародерством. Немцы в течение первой половины войны кромсали нашу землю, уничтожили безмерные ценности, ограбили страну. Теперь настал час расплаты. То, что досталось нашей армии в качестве законной военной добычи, да и все полученные затем с Германии репарации не возместили и десятой доли понесенных страной потерь.
Другое дело - насколько справедливо распределялись военные трофеи. Мои солдаты ухитрились спрятать в объемистых полостях пушечных станин добытые в брошенных магазинах и домах костюмы, одеяла, вещи обихода. Кто-то из бригадных управленцев засек эту хитрость. Послали специальную команду по батареям, отобрали все эти приобретения, и, можно не сомневаться, они не поступили в государственную казну.
Не слишком обогатились и офицеры. Когда нашу бригаду отправляли эшелоном на постой в Бобруйск, всем было велено сложить свой скарб на железнодорожные платформы и обещано вернуть его по прибытии на место. Действительно, было предложено разбирать, кому что принадлежит, но, явившись на товарную станцию, несостоявшиеся владельцы обнаружили исчезновение всех более или менее ценных предметов, оставалась никому не нужная рухлядь. Претензии предъявлять не к кому, стало известно, что изъятие добра произведено для украшения дома маршала Тимошенко. Скорее, большую часть растащили интенданты, а сам маршал и не знал, что творят от его имени. Впрочем, и он был наказан. Уже в Бобруйске, когда весь командный состав собрался на празднование годовщины Октября в Доме офицеров, его дом в пригороде был обчищен, говорят, до нитки, и банда, совершившая этот дерзкий налет, оставила издевательскую записку, что-де плохо с караульной службой в подведомственном вам округе, товарищ маршал. Эта история пересказывалась не без злорадства.
Один ушлый фронтовик-бакинец догадался послать домой посылку с иголками. На них тогда был жесточайший дефицит, и он сказочно обогатился. Ну а моим военным трофеем стали драповое пальто, которое я доносил до дыр, и те самые сигары. В Баку в то время шла пьеса Симонова "Русский вопрос". Представить американца на сцене без сигары было невозможно. Мы заключили с труппой устный договор: я им по две сигары на каждое представление, они мне контрамарку на двоих. Так бесплатно посещал все спектакли русской драмы вместе со своей пассией.
Закон войны: не убьешь ты, убьют тебя. Пехотинец знает, скольких отправил на тот свет, артиллерист не всегда. До сих пор не могу с уверенностью сказать, есть ли на мне человеческие жизни. Нрав у меня от природы гуманный, но как минимум дважды я испытал кровожадный восторг от мысли, что попал в цель. Примерно так, как футболист, забивший вожделенный гол. Под Шяуляем вел прицельный огонь с командного пункта и видел воочию, как после выстрела взлетел и рассыпался блиндаж с людьми. В другой раз батарее пришлось отражать танковую атаку. Редкий случай стрельбы прямой наводкой для тяжелых орудий. Я отстранил наводчика, сам прицелился. Танк ткнулся стволом в землю и застыл. Этот выстрел стал для меня как бы личным вкладом в победу - все-таки не зря провел два года на фронте.
"Красную звездочку" я получил "просто за фронт" - после года участия в боях. А вот за танк - "Отечественную войну" II степени. Скажу уж и о других наградах. Два "трудовика" схлопотал за усердие на политическом поприще. Дальше награждался по заведенному в аппарате ЦК порядку за каждое прожитое десятилетие. В 50 лет - "Дружбой народов", в 60 лет - "Октябрьской Революцией". Вторую "Отечественную войну" дали, как всем фронтовикам, к 40-летию Победы. Медалей не считал, но ими тоже не обижен.
К этой теме. Был у меня в батарее солдат Кац - часовой мастер из Одессы со всеми особыми приметами жителя этого славного города - уникальным говорком и юморком, философическим восприятием жизненных передряг и умением приспособиться к любым обстоятельствам. В отличие от утесовского Мишки-моряка он не был героем, но однажды огорошил меня просьбой представить его к ордену.