С ярмарки (Жизнеописание)
Шрифт:
"Хвалебные песни" Нафтоля-Герца Вейзеля [62]– это книжка, которую "Коллектор" принес "сорва-анцу" для чтения вместе с другими книгами - Адама Гакогена Лебенсона [63] , Калмана Шульмана [64] и реб Ицхок-Бера Левинсона [65] . Шолом глотал их, сидя на лавочке у ворот. Отец был очень рад, что сын читает такие книги, и только допытывался, понимает ли он хотя бы что-нибудь из прочитанного. Шолому стыдно сказать, что он понимает. Как это можно говорить об этом с отцом? За него отвечает "Коллектор": "Он прекрасно понимает, этот прока-азник. Почему бы ему не понимать? Вот Maпy и Смоленскина [66] , видите ли, ему еще рановато читать, этому малышу, рановато", - так заканчивает "Коллектор". И именно потому, что "Коллектор" сказал, "рановато",
62
Вейзель (Вессели) Н. Г. (1725 - 1805) - поэт и филолог, жил в Германии, писал на древнееврейском языке.
63
Лебенсон А. Б. (псевдоним - Адам Гакоген) (1794 - 1878), уроженец Виленской губернии - поэт и грамматик древнееврейского языка.
64
Шульман Калман (1819 - 1899), уроженец Могилевской губернии - писатель и переводчик на древнееврейский язык; перевел "Парижские тайны", труды по истории и др.
65
Левинсон И. Б. (1788 - 1860), уроженец Волынской губернии - писатель и поборник просвещения русского еврейства.
66
Смоленский Перец (1842 - 1885), уроженец Могилевской губернии - писатель, публицист и редактор на древнееврейском языке; поборник национализма.
Первый еврейский роман "Сионская любовь" Maпy он проглотил с начала до конца за одну субботу, лежа на чердаке, волнуясь и пылая, как соломенная крыша. Он плакал горькими слезами над участью несчастного Амнона, громко всхлипывая, и смертельно влюбился в божественно прекрасную Томор, не меньше, чем сам герой романа, если не сильнее еще. Он видел ее во сне и разговаривал с ней языком "Песни песней", держал ее в объятиях и целовал...
. . . . . .
Весь следующий день влюбленный Шолом бродил как тень, со страшной головной болью, окончательно потеряв аппетит, что было загадкой для мачехи. "Медведь в лесу подох - не иначе", - сказала она и начала дознаваться, почему это парень перестал есть.
Увлеченье "Сионской любовью" кончилось вот как. От постояльцев, останавливавшихся у них, Шолому перепадала кое-какая мелочь за беготню по поручениям. На эти деньги Шолом купил бумаги, сшил из нее тетрадь, разлиновал все странички с обеих сторон и принялся писать роман по образцу "Сионской любви" Maпy. Собственный роман. Он рабски следовал за Maпy и по языку, и по стилю, и по общему плану. Но назвал он свой роман не "Сионская любовь", а "Дщерь Сиона", и героев его звали не Амнон и Томор, а Соломон и Суламифь. И так как днем времени не хватало - полдня нужно провести в хедере, полдня помогать в доме, то Шолом решил использовать для писания ночь. Он присел к лампе и стал писать. Мелкими буковками он писал, пока... пока мачеха не услышала какой-то скрип и не увидела света. Она встала с постели, подкралась босиком и, увидев пишущего Шолома, подняла гвалт, от которого весь дом проснулся в страхе - подумали, что пожар. Оказалось, весь шум был из-за выгоревшего керосина! "Керосин они будут жечь? Гореть нам не сгореть, боже милостивый! Пожар, эпидемию, холеру, смерть бы на вашу голову!"
Отец, понятно, забрал похищенную "Сионскую любовь" вместе с неоконченным романом "Дщерь Сиона", автор которого ожидал суровой расправы. Кончилось, однако, тем, что отец прежде всего показал "Дщерь Сиона" "Коллектору", и тот надивиться не мог почерку, языку и красноречию автора. Он так ущипнул "прока-азника", что у него остался синяк на щеке.
– Вы и понятия не имеете, реб Нохум, что это за сокровище. Покарай меня бог, если вы понимаете это! Из него кое-что выйдет! Вот увидите, из него будет толк! Иди-ка сюда, сорва-анец этакий, дай-ка я ущипну как следует твои красные пампушки, сто чертей тебе в бок!
48
УДАЧНЫЕ ЗЯТЬЯ
Русский мировой судья поучает евреев.
– Лейзер-Иосл и Магидов зятья - игрушки.
– Тысяча страниц талмуда наизусть
Кроме "Коллектора", частыми посетителями дома Нохума Рабиновича были так называемые "удачные зятья" - настоящая золотая молодежь, сливки местной интеллигенции.
У каждого города свои обычаи и моды. В Переяславе в те времена была мода на зятьев. У тамошних обывателей это было чем-то вроде спорта. Они были готовы истратить последнюю копейку - только раздобыть хорошего зятя. Привозили этот "товар" большей частью с чужой стороны. Редко кто выдавал свою дочь за местного. Разве уж тот, у кого совсем денег не было. Кто, однако, мог и хотел дать хорошее приданое за дочерью, привозил себе из Польши или из Литвы не зятя, а картинку, - каждый по своему вкусу и состоянию.
Так, дядя Пиня привез себе зятька и вовсе не из столь отдаленных мест - всего лишь из Лубен. Это был юноша, целиком погруженный в "Писание", бесплотный дух, не знавший даже, что такое деньги. Тетя Хана для своей красавицы дочери привезла зятя из Яготина, молодца, которого можно было бы показывать по билетам. Он был не слишком умен, не слишком учен, зато красив. В субботу после свадьбы, когда молодую чету водили в синагогу, а потом домой, люди давили друг друга, чтобы посмотреть и решить, кто из них красивей. Оценки давали вслух, во весь голос. Одни утверждали, что она красивее. Другие - что он. И "он" и "она" это слышали, краснели
Большей частью, однако, "товар" быстро изнашивался, блекнул и становился будничным, как любой товар, который со временем ветшает и выходит из моды. Год, два - и бывший великолепный зять, вчерашний "принц", игрушка, становился таким же, как и все. У него пробивалась бородка и на нем уже заметно было бремя повседневных забот. Просто жалость брала, когда бывший блестящий зять, вчерашний "принц", который, кажется, только в прошлую субботу был выставлен у восточной стены напоказ всем, уступал место новому зятю - игрушке, новому "принцу" и уже сам с завистью смотрел на него, а его юная жена, которая совсем недавно выглядела "королевой", жалась вместе с другими женщинами к оконцу женского отделения синагоги и спрашивала, как все: "Где он? Который?" Вот так-то и все на свете! Здесь бы следовало изречь что-нибудь вроде: "Поколение уходит - поколение приходит", уместно было бы заняться немного философией человеческой жизни, но так как мы уже начали рассказывать об удачных зятьях, то и пойдем дальше своим путем.
Двое из числа удачных зятьев были, можно сказать, исключением из правила. Они сохранили в городе Переяславе весь свой блеск еще долго после свадьбы, не выцвели, как все другие зятья, и не так быстро вышли из моды. Одного из них звали Лейзер-Иосл, другого - Магидов. Первого привез из Корсуни богатый торговец кожей, у которого была не слишком красивая дочь, но зато большие деньги. Второго выписал откуда - то из Литвы богатый подрядчик, поставлявший казне лошадей. От него зять получил и первое и второе: и красивую жену, лакомый кусочек, и порядочное приданое, не считая подарков, полного содержания и прочих благ. Когда привезли этих женихов, город ходуном ходил. Свадьбы же сыграли такие, что их до сих пор помнят и долго еще не забудут. Об этих свадьбах говорили не только в городе и пригородах, но даже в других городах, во всей округе. Шутка ли, во сколько обошлись две эти свадьбы! Составили ли удачные зятья счастье своих жен - это разговор особый. Насколько нам известно, одна из невест впоследствии развелась с мужем, прижив с ним несколько детей, и уехала в Америку. Муж другой - теперь не то учитель, не то посредник по брачным делам, а может быть, то и другое вместе, - об этом с уверенностью трудно сказать, достоверно только, что он большой бедняк. Но мы говорим не о нынешнем времени, а о происходившем давно, мы говорим о прошлом. Тогда отец и мать, то есть тесть и теща, были от радости на седьмом небе. Тещи хвастались друг перед другом своими "находками", выражаясь иносказательно. Одна похвалилась перед женщинами, что принесла в синагогу "рубашечку для свитка святой торы"; тогда вторая выразилась еще острее, будто она "внесла самый свиточек в святой ковчежец" (из-за "рубашечки" "свиточки" и святой ковчег превратился в "ковчежец").
И действительно, у них было чем похвалиться. Лейзер-Иосл был вундеркиндом. Утверждали, что этот юноша знал наизусть тысячу страниц талмуда. Не девятьсот девяносто девять, а ровно тысячу! О библии толковать нечего! А как он знал древнееврейский! И какой говорун! И почерк у него был на редкость! А сам - огонь, шутник, уморит кого угодно! Втихомолку, впрочем, поговаривали, что и он не без изъяна: не прочь, мол, пропустить молитву, посты не очень строго соблюдает, носит с собой носовой платок по субботам и не избегает женщин. Такое можно было услышать о нем в доме дяди Пини, например. Все это, однако, ничто в сравнении с тысячью страниц талмуда, которые он знал наизусть.
Второй зять - Магидов - тоже был вундеркиндом. Он тоже знал тысячу страниц талмуда наизусть; не девятьсот девяносто девять, а тысячу! Тоже был докой в библии, знал грамматику и древнееврейский, обладал даром слова. Но этот не был шутником, как Лейзер-Иосл. Наоборот, он уж слишком много философствовал, мудрил, мозги у него были набекрень. Что бы ему ни сказали, все у него выходило наоборот. Упрямец - выходец из Литвы!
Разумеется, Нохум Рабинович не упустил случая и попросил зятьев проэкзаменовать его маленького "знатока библии", а также посмотреть, как этот "сорванец" Шолом пишет по-древнееврейски. Зятья решили, что сорванец и в самом деле сорванец, и нельзя ему зря пропадать. Нужно позаботиться о том, чтобы он нашел свое место в жизни, нужно, чтобы он стал человеком, они расхваливали его наперебой, утверждая, что трудно даже предвидеть, какое чудо может со временем выйти из этого сорванца... "Коллектор" в темных очках, который постоянно вертелся среди молодежи, кое-что и от себя прибавил. Он ведь давно уже говорил, что трудно даже предвидеть, что из этого "прока-азника" выйдет... А "сорванец" и "проказник", стоявший тут же, слушал все это, и сердце его трепетало и ширилось от радости. У него кружилась голова, как у человека, который взбирается по крутой лестнице, а столпившиеся вокруг люди, видя его ловкость, подбадривают и поддают жару. Шутка ли, какие люди расхваливают его, говорят, что трудно предвидеть, что из него выйдет!