С ярмарки (Жизнеописание)
Шрифт:
Тем временем дедушка успел снять с себя талес и филактерии и, со своей стороны, тоже стал упрекать внуков в том, что они раньше не зашли к нему. Если бы они были почтительными детьми, то должны были бы прежде с ним повидаться, потихоньку переговорить, тогда он осторожно поговорил бы с бабушкой, понемножку бы ее подготовил, а не так вот с бухты-барахты. Так поступают дикари!
Этого уж бабушка Гитл не могла стерпеть, и, как ни тяжел был для нее удар, она набросилась на деда.
– Старый ты дурень! Что ты привязался к бедным детям? В чем они виноваты? Откуда они могли знать, что ты валяешься где - то там на кожухах и молишься. Хороша встреча! Подойдите ко мне, детки! Как вас зовут?
И она по одному подзывала детей к себе, у каждого спрашивала его имя, гладила, целовала, обливаясь горькими слезами; она уже не дочь оплакивала, а маленьких бедняг сирот. Старуха
– Пусть им дадут чего-нибудь поесть! Мойше-Иося, что ты стоишь как пень! Ты же видишь, старый дурень, что бедные дети устали, проголодались, не спали всю ночь. Горе мне, он им еще нравоучения читает! Хорош дедушка, хороша встреча!
40
СРЕДИ КОЖУХОВ
Дедушкина бухгалтерия.
– Его поучения, его книги, его благотворительность.
– Что будет, когда придет мессия.
– Дедушкин экстаз
Когда внуки поели и помолились, дедушка первым делом устроил им экзамен.
Происходил экзамен в его уединенном покое, куда ни один сын человеческий не смел войти, не смел и не мог, потому что там не было места.
Это была каморка чуть побольше курятника. В этом курятнике помещался, во-первых, сам дедушка, затем его книги - весь талмуд и каббалистические сочинения, а кроме того, здесь хранились заклады: серебряные ложки, подносы, кубки и лампады, медные кастрюли, самовары, еврейские капоты, крестьянские мониста, свитки и кожухи, главным образом кожухи, бесконечное количество кожухов.
У бабушки Гитл еще с давних пор было нечто вроде ломбарда. Разбитая параличом, она - все же вела дело твердой рукой, держала наличные у себя под подушкой, никого не подпуская к кассе. Но над закладами властвовал дедушка. Его делом было принять и выдать заклад. Для того, чтобы запомнить, кому какой заклад принадлежит, нужно было обладать головой министра. Возможно, что дедушка Мойше-Иося и носил на своих плечах голову министра, но полагаться на свою министерскую голову он не хотел. Мало ли что может случиться! И дедушка придумал свою систему: к каждому закладу он пришивал лоскуток бумаги, на которой писал собственной рукой по-древнееврейски: "Сия капота принадлежит Берлу", или: "Сей кожух принадлежит мужику Ивану", или: "Сие монисто принадлежит молодке Явдохе". Если же случалось, что Берл приходил выкупать свою капоту и ему выдавали капоту какого - то другого Берла, то и здесь дедушка не терялся. Он выносил капоты обоих Берлов и предлагал закладчику узнать свою. Не скажет ведь еврей о чужой капоте, что она принадлежит ему. Если же с мужиком происходил подобный случай, дедушка предлагал закладчику указать какую-нибудь примету. Каждый Иван так хорошо знает свой кожух, что какую-нибудь отметину он обязательно запомнит. Дедушку не проведешь! Однако, несмотря на все эти ухищрения, между дедушкой и бабушкой все же происходили неприятные объяснения. Бабушка все твердила:
– Я спрашиваю тебя, старый ты дурень, если ты уж взялся за перо и пишешь: "Сия капота принадлежит Берлу", так жалко тебе, что ли, приписать еще одно слово: "Берлу - заике"? Если ты уж пишешь: "Сей кожух принадлежит Ивану", то пиши уж его имя полностью: "Ивану Злодию", или: "Сие монисто принадлежит Явдохе - курносой".
Но дедушка Мойше-Иося, - да не зачтут ему это на том свете, - был страшно упрям. Именно потому, что бабушка говорила так, он делал иначе. До некоторой степени он был прав. Калека, лежит в постели и разрешает себе так командовать мужем, называть его старым дурнем в присутствии внуков. Он ведь не первый встречный, а реб Мойше-Иося Гамарницкий, человек, который день и ночь проводит в служении господу - либо читает священные книги, либо молится. Он соблюдает все положенные тосты, кроме того, не вкушает пищи еще по понедельникам и четвергам, а мяса всю неделю в рот не берет, разве только по субботам да по праздникам. В синагогу он приходит раньше всех и уходит позже всех. За трапезу садится, когда все уже спят, - и за это бабушка Гитл сердится на него и ворчит: ладно, о себе она не заботится, она уже привыкла голодать, но ведь детей - сироток нужно пожалеть!
Из всех внуков дедушка полюбил только одного - Шолома. Этот хоть и озорник, сорванец, зато хорошая голова. Из него вышел бы толк, если бы он побольше сидел с дедом в "уединенном покое" среди кожухов, а не бегал бы с
– Если бы твой отец был человеком, - говорил дедушка Шолому, - если бы он не начитался библии, грамматики, Моисея из Дессау [53] и не набрался всяких вольнодумных штучек, то он, по справедливости, должен был бы оставить тебя здесь подольше, и я с божьей помощью сделал бы из тебя доброго еврея. Из тебя вышел бы настоящий хасид, прекрасный каббалист, с огоньком. А так что из тебя выйдет? Полнейшее ничтожество, бездельник, шалопай, щелкопер, свистун, отщепенец, лодырь, злодей, выкрест, нарушитель субботы, черт знает что, еретик, восстающий против бога Израиля!
53
Моисей из Дессау - Моисей Мендельсон. См. соответствующее примечание ранее.
– Мойше-Иося, не довольно ли мучить ребенка!
"Долгие годы бабушке Гитл!" - думает спасенный из дедушкиных рук Шолом, которого на улице ждут богуславские мальчишки.
Однако были минуты, когда и дедушка Мойше-Иося становился дорог и близок его сердцу. Однажды Шолом увидел, как дедушка сидел с мешочком для талеса под мышкой у бабушки на кровати. Он старался подольститься к ней, тихим голосом выпрашивал побольше денег. Она не хотела давать. Дедушка, оказалось, выпрашивал эти деньги не для себя, а для бедняков хасидов из своей синагоги. Она же повторяла: "Больше не дам! У нас свои сироты, их надо жалеть..."
В другой раз Шолом застал дедушку в его каморке, облаченного в талес и филактерии, с запрокинутой головой, с закрытыми глазами, будто он находился в каком-то ином мире. Когда дедушка очнулся, глаза у него блестели, а уродливое лицо казалось не таким уж уродливым. Божья благодать покоилась на нем... Он говорил сам с собой, улыбаясь в огромные густые усы:
– Эдом недолго будет властвовать. Избавление близко, близко... Поди сюда, дитя мое, присядь, мы поговорим о конце изгнания, о мессии, о том, что будет, когда придет мессия...
И дедушка Мойше-Иося стал рассказывать своему внуку о том, что будет, когда придет мессия, с таким воодушевлением, с таким пылом рисовал он это, в таких ярких красках, что внуку не хотелось уходить; ему невольно пришел на ум первый и лучший его товарищ Шмулик. Различие между ним и дедушкой было только в том, что Шмулик рассказывал о кладах, колдунах, принцах и принцессах, - все о вещах, относившихся к здешнему миру. Дедушка же пренебрегал всем земным. Он переносился целиком, вместе со своим внуком, который с увлечением слушал его, в иной мир - к праведникам, ангелам, херувимам и серафимам, к небесному трону, где восседает царь царей, да будет благословенно имя его... Там были бык - великан с Левиафаном, и драгоценнейшее масло "апарсмойн", и самое лучшее заветное вино. Там праведники сидели и изучали тору и наслаждались господней благодатью и "светом рая", тем первозданным светом, которого люди оказались недостойны, и поэтому он был оставлен богом для грядущих времен. И сам всемогущий, благословенно имя его, в славе и силе своей заботился о праведниках, как родной отец. И сверху, с небес, спускался точно на то же место, где стоял когда-то храм, новый храм из чистого золота и драгоценнейших камней - алмазов и брильянтов. Когены благословляли народ, а левиты [54] пели, и царь Давид со скрипкой выходил им навстречу: "Радуйтесь, праведные, о Господе!.."
54
Левиты - каста прислужников (ниже койгенов - иврит: коэнов) при Иерусалимском храме.
Тут дедушка Мойше-Иося начинал громко петь, прищелкивать пальцами, устремив глаза кверху, а лицо его светилось, и сам он был какой-то нездешний, далекий, из иного мира.
41
ЧЕЛОВЕК - ПТИЦА
Рассказ о былом.
– Как евреи жили в старину среди панов.
– Трагедия бедного арендатора
Не следует думать, что мысли дедушки всегда витали в потустороннем мире и что ему нечего было рассказать внукам об этом свете! О! Он мог многое поведать о том, как евреи жили в старину, о прежних хасидах, каббалистах, о прежних панах, о том, как они обходились с евреями.