С ярмарки
Шрифт:
– Шолом! – мягко и нараспев, как говорят в Бердичеве, обращалась к нему мачеха. – Чем это объяснить – стоит тебе только взглянуть на самовар, как он тут же закипает?
Или:
– Шолом, поди-ка сюда! Почему это ребенок засыпает у тебя в одну минуту?
Или:
– Шолом! Сколько продолжается у тебя сбегать на базар и обратно? Полминуты! Даже и того меньше!
Вскоре Шолому улыбнулась еще одна удача. Когда везет, так уж везет. Однажды в классе смотритель уездного училища, человек неплохой, взял Шолома за ухо и велел передать отцу, чтобы тот пришел к нему в канцелярию. Он должен ему кое-что сказать. Узнав, что «сам директор» вызывает его, Нохум Рабинович не заставил себя долго ждать и, надев субботнюю капоту, заложил еще дальше за уши и без того подвернутые пейсы и пошел послушать, что ему скажет директор. Выяснилось следующее: так как
В городе поднялся шум, целый переполох. Люди приходили один за другим узнавать, правда ли это.
– А что же, неправда?
– Пенсия?
– Пенсия.
– Назначена казной?
– Не казной, а народным просвещением.
Человек, имеющий отношение к народному просвещению – шутка ли! К вечеру собралась вся родня посмотреть, как выглядит этот обладатель пенсии. Ах, кто не видел тогда сияющего отца, тот вообще не видел счастливого человека. Даже мачеха в тот день радовалась вместе со всеми и была необычайно приветлива, угощала родных чаем с вареньем. В эту минуту она была мила Шолому, он забыл и простил ей все. Что было, то прошло… Он был героем дня. Все смотрели на него, говорили о нем, смеялись и радовались. Дети тети Ханы, которые любили подтрунивать над ним, спрашивали, что он собирается делать с такими деньгами, словно они не знали, что из этих денег он и копейки в глаза не увидит, словно они не знали, что Деньги пригодятся отцу в его деле, в винном погребе «Южного берега»…
Пришел и толстый «Коллектор» в темных очках и глубоких калошах: пришел посмотреть своими слабыми глазами на «прока-азника» и ущипнуть его, этого сорванца, за щеку так, чтобы отщипнуть кусочек. Пришли «зятья» – Лейзер-Иосл и Магидов – поздравить отца, посидеть, поговорить о свете и о просвещении, о прогрессе, цивилизации… А после них пришел Арнольд из Подворок и слегка омрачил радость Шолома. Во-первых, он доказал собравшимся, что они все ослы и сами не знают, о чем говорят. Это вовсе не пенсия, а стипендия. Пенсия это пенсия, а стипендия это стипендия. А во-вторых, Шолом не единственный, в «уездном» есть еще один мальчик, получивший стипендию, тоже в сто двадцать рублей. Это был новый товарищ Шолома по «уездному», звали его Эля. Но о нем после. Пока же герой нашего повествования пребывал на седьмом небе. Ему казалось, что прежние его мечтания о кладе начинают понемногу сбываться, и фантазия подняла его на свои крылья и унесла далеко-далеко в мир грез. Он видел себя окруженным товарищами, которые смотрят на него восторженными, завистливыми глазами. И отца своего видел он совсем еще молодым человеком. Куда девалась его согнутая спина, глубокие морщины на лбу, вечная озабоченность на пожелтевшем лице? Это был совсем другой человек, он даже не вздыхал больше. Шолому представлялось, что вся родня окружает отца, оказывает ему почести, ему и сыну его, избраннику, счастливчику, о котором теперь известно всем, даже «казне», даже «народному просвещению» – всем, всем, а может быть, и самому царю. Кто знает?
52. Новый товарищ – Эля
Эля – сын Доди. – Первое знакомство на пожаре. – Беседы о космографии с дядей Пиней. – Герой открыто нарушает святость субботы. – Его награждают званием «писателя».
Круглое, белое, слегка рябоватое лицо; целая грива жестких, колючих волос, черных и густых; смеющиеся глаза; крепкие белые зубы; короткие пальцы; смех звонкий, рассыпчатый; темперамент огненный – таков портрет Эли, товарища Шолома от первого до последнего классов уездного училища.
Первое их знакомство состоялось ночью на пожаре.
Пожар – это зрелище, даровое представление, исключительно интересное сборище всяких людей – мужчин и женщин, место, где разыгрываются всякие сцены, печальные и веселые – одним словом, своеобразный театр. Ночь тиха, в глубоком небе мерцают звезды. То здесь, то там раздается лай собак, а домишко горит как свеча, спокойно и не спеша. Торопиться нечего! Со всех сторон подходят люди, вначале сонливо, затем все шумней, оживленней; вначале – поодиночке, потом – толпами. Дети Израиля сбегаются целыми оравами. Евреи в арбеканфесах
Дети Рабиновича тоже здесь. Вдруг Шолом слышит прямо над ухом мальчишеский голос: – Едут!
– Кто?
– Пожарная команда. Пойдем поможем тушить!
Взявшись за руки, мальчики мчатся через всю базарную площадь навстречу пожарной команде. По дороге Шолом узнает, что товарища его зовут Эля и что он сын писаря Доди. А Эля в свою очередь узнает, как зовут Шолома и кто его отец.
Вторая их встреча произошла несколько позже, на этот раз уже днем, но тоже на улице и тоже на даровом представлении. Какой-то черный человек с белыми зубами показывал обезьяну, и за ним бегали мальчишки со всего города. Это было одно из тех любопытных зрелищ, которые так редки в Переяславе. Случалось, что по городу водили медведя с выжженными глазами, пляшущего на палке, или показывали Ваньку Рютютю в красных штанах, проделывавшего разные штуки, иногда давал представление цыган с обезьяной. Цыган и обезьяна – оба на одно лицо, будто их одна мать родила; у обоих одинаково сморщенные заросшие лица, одинаково плешивые головы, и оба смотрят одинаково жалостными глазами, протягивая за подаянием волосатые, грязные, худые руки. Цыган говорит странным голосом, на непонятном языке, покачивая головой и строя такие уморительные гримасы, что поневоле смеешься:
– Дай, барин! Хорош обежьян! Американску!..
Ребята покатываются со смеху.
Двух встреч было достаточно для того, чтобы эти мальчишки – Шолом, сын Нохума Рабиновича, и Эля, сын писаря Доди, подружились. А тут еще они очутились в одном классе уездного училища, на соседних партах. Шолом увидел своего нового товарища как раз в тот момент, когда учитель начал первый урок. Протягивая руку и покачивая головой, Эля гримасничал, как цыган:
– Дай, барин! Хорош обежьян! Американску!..
Попробуйте-ка не расхохотаться! Разумеется, оба товарища получили порядочные нахлобучки – их оставили «без обеда». Тут-то и была навсегда закреплена их дружба. С той поры они стали жить душа в душу. Куда один, туда и другой. Вместе готовили уроки, вместе занимались, и занимались хорошо. Они дали друг другу слово обогнать всех и стать лучшими учениками в классе. И они добились своего: далеко опередили других мальчиков и переходили из класса в класс первыми учениками, хоть и слыли первыми озорниками в городе. Никто из городских мальчишек не решался проделывать то, что они себе разрешали. Лучшие ученики, стипендиаты, им все сходило с рук. А как они знали грамматику! Какое слово ни вымолвишь – они сразу со своей грамматикой и давай склонять по падежам. Скажешь, например, стол – а они тут же: стол, стола, столу, стол, столом, о столе. Скажешь – нож, а они: нож, ножа, ножу, нож, ножом, о ноже. А география! Кто еще сумеет объяснить так же, как они, почему земля круглая? Что вокруг чего вертится: земля вокруг солнца или солнце вокруг земли? Откуда берется ветер? Что бывает раньше – гром или молния? Откуда возникает дождь?
Из всех предметов, которые проходили в училище, отцу Шолома нравилась одна география, потому что география делает человека просвещенным. Счет тоже неплохая вещь, математика изощряет ум, но не более. Взять, например, Иосю Фрухштейна – человек он необразованный, нигде не учился, но дайте ему самую трудную задачу, и он моментально решит ее в уме. Или возьмите, к примеру, «Коллектора». Где он учился? В каком-то ешиботе. Так он, думаете, не знает алгебры? О Лейзере-Иосле и говорить нечего, об Арнольде из Подворок и подавно! Арнольд хоть сейчас готов экзамен сдать. Нет, говорите что хотите, но география это не математика. Географию нужно изучать. Географию нужно знать. А Шолом географию знает. Отец любит говорить с ним о географии и счастлив, если при этом бывает еще кто-нибудь.
Забавно, когда при таком разговоре присутствует дядя Пиня. Поглаживая бороду и улыбаясь, он подтрунивает над маленьким философом, который носится со своей географией. Мальчишка желторотый, и имеет дерзость утверждать, прямо в глаза своему дяде, старшему, что вертится не солнце, а земля. Ну, а если в писании сказано буква в букву: «Солнце, остановись в Гебеоне!» – что ты на это ответишь?!
– Или вот, например, ты говоришь, что раньше гром, а потом молния. А если мы видим сначала молнию, а только после нее слышим гром, – поддразнивая Шолома, спрашивает дядя Пиня и покатывается со смеху. – Или вот, ты утверждаешь, что земля – шар, то есть, что она круглая, как яблоко. Чем ты мне это докажешь?