С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Но, как известно, у жизни есть и материальная сторона. И здесь опорой семьи, гарантом нашего спокойствия и благополучия оставался я. Она понимала это и ценила. «Только за большой доброй Сережиной спиной я писала то, что хотела, а не то, что было нужно. Я низко кланяюсь за это моему Сереже», – написала она впоследствии, спустя пол века, когда мы отпраздновали золотую свадьбу.
Человек очень гордый, самостоятельный, Наташа не сносила унижений и всегда умела отстоять свое достоинство. В этой связи вспоминается случай, происшедший с ней в Париже в середине 1960-х годов. Готовясь делать переводы песен известной французской певицы Жюльетт Греко, Наталья Петровна пришла на ее концерт в зал Шайо, однако
Человек глубоко интеллигентный, с детства приученный к интеллектуальному труду, она аккуратно вела семейный архив, раскладывала по конвертам газетные вырезки, всевозможную корреспонденцию и, конечно, письма от меня и детей. Кружась в жизненном вихре, я не был приспособлен к усидчивой работе с документами разного рода, и этот пробел всегда возмещала Наташа. С какой благодарностью я впоследствии брал из ее рук бережно сохраненные папки с надписью «Письма Сережи с фронта», «Письма-рецензии», «Письма от Сергея». Здесь же были вырезки из фронтовых газет, боевые листовки с моими стихами. Все это она аккуратно сохранила, и все это станет продолжением истории рода Михалковых.
В ее комнате над старым бюро, за которым она обычно работала, висела на стене моя большая фотография с надписью: «Когда я так на тебя смотрю, значит, я тебя люблю…»
Да, я отвечал ей полной взаимностью во всем.
Долгие годы Наталья Петровна старательно вела дневник, и впоследствии на его основе вышла книга, получившая широкое признание в среде творческой интеллигенции. Но мне хочется привести лишь несколько страничек из ее дневника – о том, как моя жена, знавшая меня лучше всех на свете, полвека со мной прожившая, меня оценивала.
Вообще говоря, обо мне написано немало, многие литературные критики и мемуаристы посвящали и продолжают посвящать мне страницы своих книг. Большинство из них делают это доброжелательно, иные – каверзно. Но если говорить обобщенно, литературная критика позитивно оценивает мое творчество, за что я искренне признателен всем, кто писал обо мне. А к некоторым из критиков испытываю чувство особой благодарности – в частности, к Владимиру Александрову, который очень тонко, глубоко анализировал и мою поэзию, в том числе фронтовую, и мой творческий путь в целом.
Но мнение Натальи Петровны Кончаловской для меня особенно ценно, ибо оно самое объективное. Потому что она не умела кривить душой даже тогда, когда писала о любимом муже. А писала она так:
«Это, конечно, личность совершенно из ряда вон выходящая. С ним трудно и легко. С одной стороны, он эгоцентрик цинический, а с другой стороны, его жизнь не принадлежит ему. Все для всех: всегда и везде. Очень добр и отзывчив. Зло помнит недолго, добро тоже помнит недолго и не придает особого значения ни тому, что сделал сам, ни тому, что получил от кого-то. Талантлив необычайно. Одни «Раки» чего стоят! Папа говорил, что это наравне с Гоголем. Но при всем таланте нет усидчивости, нет умения работать и довести до конца. Доводить до конца – это для него пытка. Абы начать, а там как ни пойдет – все равно. Острит талантливо, тут же на ходу: едем по шоссе, Сережа гудит мальчишкам, играющим на дороге,
Конечно, не все тут мед, есть и перец.
А вот насчет того, что все для всех всегда и везде, тут Наташа, пожалуй, особенно права. Про меня ведь как говорили? В шутку называли «пиджаком с ногами». Квартиры, путевки, больницы, издание книг, даже билеты на футбольный матч – о чем только ни просили меня знакомые и совсем малознакомые люди, а порой и просто случайные, не имевшие никакого отношения к писательскому труду. И я звонил, ходил, ездил… А если понимал, что просьба серьезная, непростая, то действительно призывал на помощь свой пиджак с Золотой звездой Героя Социалистического Труда. И шел в высокие, порой в самые высокие кабинеты. Бывали случаи, когда вмешивался и без всяких просьб. Помню, вернулся из сталинских лагерей прекрасный писатель-фронтовик Радий Погодин. Его реабилитировали, а вот боевые награды почему-то не вернули. Погодин разозлился: «Просить, унижаться не буду! Я эти ордена кровью своей заслужил…» Пришлось мне в тот раз надеть «пиджак с ногами» и пойти по инстанциям. Ордена Погодину, конечно, вернули.
В конце 1945 года я вдруг получил весточку от старшего брата Михаила: «Я здесь…»А весточка-то – из Лефортовской тюрьмы. Сразу стал хлопотать, обратился непосредственно к Берии, хотя это было очень даже небезопасно, тут и для меня самого могли быть непредсказуемые последствия. Ни ордена, ни Сталинские премии, ни авторство Гимна не спасли бы. Но я отчаянно бился за брата, и хотя освободить его не удалось, дали ему в результате не высшую меру и не двадцать пять лет, а только пять. Конечно, я его и в лагере навещал, очень помогал после реабилитации. Но это уж само собой…
Возвращаясь к воспоминаниям о Наташе, снова не могу с благодарностью не думать о ее архивариусной педантичности: она сумела сберечь все-все бумажки нашего с ней времени, все-все письма-весточки.
Разве мог я помнить свои бесчисленные письма, которые ей посылал? А вот она сохранила, уложила в семейный архив, и потом я с радостным волнением читал самого себя:
«Любимая моя Наташа! Очень по тебе скучаю, люблю и тоскую. Иногда невыразимое беспокойство и тоска охватывают меня. Что это? Почему? Нет, это не ревность, это чувство потерять ощущение близости с настоящим, большим человеком, с тобой… Пусть нам иногда трудно, но лучше трудно, чем никак. Вчера шел с Миусской мимо загса, где мы повенчались. Как-то даже растрогался. Хорошо мы тогда поступили. Очень правильно».
А она мне отвечала – совсем в другие годы, совсем по иному поводу, но кажется, – будто именно в ответ на то письмо:
«Мой дорогой Сережа! Сегодня особенно захотелось написать… Утром говорили мы по телефону так бестолково, и все-таки было мне хорошо после этого весь день. Я много думаю о тебе, и хочется, чтобы ты был счастлив, здоров, ухожен, обласкан… Сереженька, хочу радоваться и радоваться без конца, потому что скоро уткнусь тебе в ребра всем лицом… И все это так дорого, так мило, так ценно!»
Перечитываешь такие письма, вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь… И каждый раз думаешь: безусловно, Наташа, Наталья Петровна Кончаловская – это был для меня великий дар судьбы.
Евдокия Языкова вспоминает, как однажды Наталья Кончаловская рассказывала второклассникам о моем стихотворении «Бараны». Это была беседа с маленькими читателями о том, почему поэты пишут стихи и какие разные бывают стихи (то есть о стиле разных поэтов), о том, что есть темы, о которых просто невозможно рассказать в прозе, а только в стихах, причем у разных авторов один и тот же случай вызывает разные поэтические ассоциации. Если даже мысль одного подхватит другой и допишет по-своему, то это уже будет совсем другое стихотворение.