С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Конечно, подвести «вождя всех народов» в написании нового гимна было опасно для жизни. Тем более в самый разгар войны. Но молодой поэт, служивший в то время во фронтовой газете, нравился Сталину.
«Лучший друг поэтов и писателей» вносил в текст поправки, согласуя с авторами каждую из них, включая и знаки препинания.
А Лаврентий Берия по поводу частых рабочих визитов Михалкова с Эль-Регистаном в Кремль как-то пошутил: «Может быть, вас больше отсюда не выпускать?» – и слегка улыбнулся при этом.
Гимн в результате был положен на музыку композитора Александра Александрова.
Первого января 1944 года в новогоднюю ночь по радио состоялась его премьера.
Ни
Драматург Виктор Сергеевич Розов повторял всегда в его адрес одну и ту же фразу и вкладывал в нее огромный смысл: «Он – хороший человек! Хороший!» С этим невозможно не согласиться.
К 2003 году жизнь литературного «патриарха» совершенно не напоминала еще недавнее прошлое. Оказавшись в надежных женских руках, он стал жить, как и положено классику: в тепле, любви и уюте.
Братья Никита и Андрон благодарны Юлии за то, что она продлила жизнь их отца.
Когда появилась Юля, как в песне, «все стало вокруг голубым и зеленым». Настоящая большая любовь! Удивительно, неповторимо.
Она направляла его очень правильно, когда дело касалось его здоровья. И тут бывали смешные ситуации. Захожу к нему в кабинет, он сидит на тренажере, крутит ногами педали велосипеда, руками работает на рычагах. Тренируется и со мной разговаривает: «Как дела?» Я про себя радуюсь: первый раз такое вижу, чтоб в девяносто лет человек на тренажере занимался. Говорим мы, говорим, вдруг Юлия Валериевна появляется. Она его иногда Кисой называла, в честь Кисы Воробьянинова. И из-за бабочки, которая ему очень шла. Вообще, Юлия Валериевна его стильно одевала. Он при ней таким красавцем стал!
И вот «Киса» оживляется и говорит: «Ю-Ю-лечка! Может быть, уже д-д-достаточно?» Она отвечает строго: «Нет, Сережа, еще десять минут!» Ему нужно было просидеть на тренажере сорок минут. Она понимала, что делает, и заставляла его заниматься как следует. И он в этих вопросах безропотно подчинялся. Все питание его было продумано, все таблетки принимались вовремя. «Ну, х-хорошо. Значит, еще десять…» – И крутит педали дальше…
При ней он вернулся к творчеству. Писал прекрасную лирику. Закончил работу над текстом гимна России. Погрузился в сложную жизнь созданного им еще в 1992 году МСПС – Международного Сообщества Писательских Союзов. Все появившиеся вновь силы отдавал проблемам национальных литератур России, полагая, что, переведенные на русский язык, они становятся достоянием мировой культуры.
Выше я упомянул о жильцах Дома на набережной. Среди них был Михаил Кольцов. В 1940 году, обвиненный в шпионаже в пользу иностранной разведки, он был расстрелян. Его родным братом был художник-карикатурист Борис Ефимов. После взятия Москвы Адольф Гитлер обещал расстрелять его в первую очередь, включив в «черный список врагов третьего рейха» за хлесткие, беспощадные, талантливые шаржи на фюрера в советской центральной печати.
Также, как и в истории создания гимна СССР, брату расстрелянного писателя в своих карикатурах приходилось учитывать и принимать поправки «лучшего друга художников». В 60-е годы Ефимов стал Народным художником СССР, как и Сергей Владимирович, – Героем Социалистического труда. Пережил и Сталина, и Гитлера, и многие страшные события XX века, сохранив при этом любовь к хорошим людям, преданность искусству, творчеству. Его судьба в какой-то мере схожа с судьбой Михалкова. Их связала дружба уже тогда, когда из ровесников никого почти не осталось.
Наступил год, когда Сергею Михалкову исполнялось 90 лет.
Мы стали обсуждать место для проведения грядущего юбилея. По инициативе писательских союзов был выбран Большой Кремлевский Дворец. Мне было поручено написать сценарий, а также
Геннадий Хазанов приготовил для этого номер: он, в образе «лучшего друга всех юбиляров», поздравлял Сергея Михалкова со сцены Кремлевского Дворца.
Номер длился 18 минут (!). Поначалу зрителям старшего поколения стало даже жутковато: Иосиф Сталин снова в Кремле… Юбиляр аж заерзал в своем кресле на первом ряду. Но сейчас не об этом. Вернемся к Борису Ефимову.
Сергей Владимирович в одном из наших разговоров наедине вдруг обронил фразу: «Наверное, этот юбилей будет моим последним». Я, честно говоря, растерялся, не зная, что на это ответить. Девяносто лет – серьезный возраст. Тут не поспоришь. И тут в голове мелькнул один-единственный аргумент: «Сергей Владимирович! Что за настроение?! А как же ваш друг – Борис Ефимов? Ему исполнилось 103 года! Он вовсю работает, рисует, выставку недавно открыл, бегает по разным телевизионным передачам, а вы что – хуже?»
Михалков ничего не ответил, но я почувствовал, что мои доводы оказали на него некоторое влияние. Он глубоко задумался, и больше эту тему мы не обсуждали. А у меня возникла идея расширить успех на пути к укреплению его воли к жизни. Ну, так мне, во всяком случае, тогда казалось.
Я обратился к Борису Ефимовичу Ефимову с просьбой выйти на сцену и поздравить своего друга-юбиляра. И сделать так, чтобы это поздравление запомнилось и послужило Михалкову стимулом к жизни. Он согласился. Мы нарядили Ефимова в смокинг с бабочкой, приставили к нему двух высоких красавиц-моделей, которым он оказался почти по пояс, дали в руки фужер с шампанским и вложили в уста репризу, с которой он должен был начать: «Сережа! Когда мне исполнилось, как и тебе, 90 лет, я очень волновался. Когда исполнилось 95, я уже не волновался. Зато волновались все остальные вокруг. Когда же мне исполнилось 100 лет – не волновался уже никто! Сейчас мне 103 года (аплодисменты)… И вот что я хочу сказать тебе, мой мальчик!..»
Мы договорились, что дальше он произносит свой текст, и он с огромным юмором, с хорошей актерской подачей рассказал, как они за сорок лет до этого, вместе с писателем Львом Кассилем, поздравляли Михалкова с пятидесятилетием в зале ЦДРИ. После этого вечера в ресторане был устроен банкет. Но они на него не попали, поскольку организаторы юбилея забыли их туда пригласить. «Постарайся, чтобы этого не повторилось сегодня!» – заключил он, уходя вместе с топ-моделями под хохот и бурные аплодисменты зала.
Вернусь еще раз назад.
Торжественный вечер мы готовили сюрпризом, чтобы Сергей Владимирович заранее не волновался. Я ему сказал: «Ваша задача – прийти, расслабиться и получить удовольствие. Поверьте, все силы отдам, чтобы вам было интересно, приятно и не стыдно за себя и меня». И он сдался.
Единственное, что от него требовалось: в финале выйти на сцену и коротко, буквально, за сорок секунд, произнести финальные слова вечера. Мне как режиссеру нужны были эти секунды для того, чтобы успеть произвести перестановку на сцене и открыть занавес. «Сергей Владимирович! – попросил я, – придумайте короткую, на сорок секунд речь, и больше ни о чем не беспокойтесь». И потом я у него ничего и не спрашивал. Подумал: как получится, так и будет. В конце концов, это его вечер. Он имеет право не обращать внимания на мои режиссерские наставления и говорить столько, сколько захочет.