С. Михалков. Самый главный великан
Шрифт:
Задушим церковь налогами, а потом приступим к «сокращению количества монастырей и скитов». Это и стало закодированным разрешением и карт-бланшем на уничтожение еще не ликвидированных святынь Русской Православной Церкви, о которых и идет речь в аналитической записке СКЗМ.
Вернемся к ее тексту: «…в г. Москве театр им. А.С.Пушкина (быв. Камерный) за 30 лет эксплуатации под склад декораций ценнейшего памятника XVI–XVII века – церкви Иоанна Богослова на Бронной, не вложил в ремонт ни одной копейки. Памятник гибнет», (лл. 63–64).
Связали ли изгнанные в 1950 г. из ликвидированного Камерного театра режиссер Александр Таиров
Такая же картина с древним памятником Москвы – Рождественским собором XVI века на ул. Жданова, дом 20 (ныне ул. Рождественка).
Этот список можно продолжать и продолжать.
Что могли противопоставить этому мартирологу Хрущев и его верный оруженосец Леонид Ильичев? Что они могли ответить?
Понятно, что героическая инициатива С.В.Михалкова была обречена на провал. Но он пошел на штурм цитадели. Один. Ему удалось озвучить перед лицом всей высшей номенклатуры факты о катастрофическом положении с церковными памятниками и церковным искусством. И стена страха пала.
А что же Хрущев? Он понимает, что сценарий Пленума уходит из-под его контроля и происходит это по вине Михалкова и его организованной группы (!) «виднейших деятелей культуры». Пленум победителей приобретает недопустимые для организаторов форму и направление, а главное, создается прецедент с подачей в президиум коллективных петиций, на которые по ленинско-сталинским традициям пришлось бы давать ответ.
Традиция была такова: переданные письма заносились в кондуит, с бухгалтерско-реестровыми графами дебета-кредита и это требовало обязательного ответа: что принято и кому что поручено. А время на дворе было неспокойное. Интеллигенция не забыла недавнего посещения Манежа, посиделок на даче «Заветы Ильича» и задушевной встречи в Октябрьском зале Московского Кремля. Но там громили «западников», «молодых», стиляг и советских битников. Здесь же, в сердцевине режима, поднялся призрак самого страшного для советской власти порядка – призрак русского национализма, русского самосознания, русского национального и православного возрождения. Это не сравнить с «проплаченным Пентагоном и ЦРУ» джазом на волнах «Голоса Америки», с хула-хупом, глянцевой обложкой журнала «Америка» и парой стиляг в капроновых белых рубашках на московском Бродвее – улице Горького. Если речь пошла об уничтоженных церквях XII века, то это – доморощенное, кондовое, вековое, тысячелетнее, это дотатарская прапамять. Хрущев и Агитпроп справедливо расценили, что за требованием сохранить наследие Рублева и русскую архитектуру стояло невысказанное, но очевидное требование возродить Русскую Православную Церковь и ее святыни, а для начала оставить Церковь, ее служителей и паству в покое.
Не случайно, что Леонид Ильичев в своем главном докладе, (предупредив: «не для печати») привел тревожную статистику: «В Чувашской АССР в прошлом году окрестили 59 процентов новорожденных, в Рязанской области – 60 процентов, Ивановской – 58, причем чаще всего происходит двойное крещение – в церкви и загсе» (Д. 643. л. 87–88)
Хрущев на этих словах проснулся: «Так крепче! (Смех, оживление). По формуле: «И бога моли, и черта не гневи». Ильичев перевел этот восторг на прозу партийного языка: «Атеистическая работа ведется у нас без размаха, не живо, не напористо, и ведется она часто среди людей, уже освободившихся от влияния религии».
От этого открытия до вывода о том, что за русские святыни борются крипто-православные [71] , был один шаг. А тем из них, кто имеет партийные
ПЕРВЫЙ ОТВЕТ ХРУЩЕВА
Получив из рук Михалкова письмо, Хрущев окончательно, на полуслове, прерывает оратора и отвечает ему… программной речью. Лучшую иллюстрацию волюнтаризма и субъективизма, нигилизма и прочих недопустимых для политика и руководителя страны качеств, чем эта программная речь, придумать трудно. В традициях партийных собраний двадцатых-тридцатых годов Хрущев выступает с содокладом. Предоставим слово Хрущеву, который по записи стенографисток Тереховой, Смирновой и Сухановой, сказал всей партийной элите и лично товарищу Михалкову следующее:
71
Подпольные, тайные последователи православия.
«ХРУЩЕВ: Я хочу, так сказать, обезопасить собственную персону перед Пленумом. В этих вопросах у нас с вами, с вашей группой, может не наметиться абсолютно единого понимания, – очень возможно. Я много пожил в Москве и много поработал. Вы, видимо, помните Иверские ворота. Вы знаете, как трудно было их ломать. Они имели историческую ценность. И можно найти в архиве письма очень уважаемых людей, в том числе и коммунистов, которые подписали категорические возражения. А можно ли было терпеть эти ворота? Нет, и их сломали.
Возьмите Сухаревскую башню. Когда мы взрывали ее, вы знаете, сколько документов принесли нам в горком партии?! Но те, кто принес эти документы, не знали, что Сухаревская башня стоила нам почти каждую неделю две-три человеческих жизни. Там шли трамваи, и они резали людей, это была мясорубка! Ее надо было убрать, и мы убрали.
Другой раз отдается дань вчерашнему дню, но совершенно не учитывается сегодняшний день. (Аплодисменты).
В этих делах должна быть и осторожность. Это свойственно людям еще не вашего возраста [напомним, что Хрущев обращается к Михалкову, который все еще стоит на трибуне перед трехтысячным залом – ЛМ], – скорее всего моему возрасту ваши речи подходят. Но я хочу тоже не поддаваться влиянию своих лет, а более реально смотреть на эти вещи.
Мне украинцы рассказывали: в Чернигове была какая-то церковь, стояла, как кол. Во время войны ее разрушили. И что же? Нашлись ходоки, добились принятия решения о восстановлении этой церкви. Когда товарищи из ЦК[КП Украины] поехали посмотреть, что же это за церковь и как ее восстанавливать, то оказалось, что там ничего нет. Им говорят – вот здесь была церковь, вот ее фотография. И такую церковь надо восстанавливать. Но ведь это невозможно! Я проверю, как председатель Совета Министров: если они 30 тысяч рублей грохнут на охрану щебня, я скажу – убрать щебень и заасфальтировать, потому что это дешевле стоит. (Смех, аплодисменты).
Знаете, здесь нам, коммунистам, нельзя поддаваться на то, что надо ценить древние, исторические ценности. Другой раз тот, кто решает это, ничего не понимает. Но раз ему говорят – это ценность, исторический памятник и так далее, он спрашивает, а сколько стоит? – Столько-то. – Ну ладно, подпишу. Подписывать можно легко, когда не из своего кармана платят, а когда из своего – это другое дело.
Поэтому я не соглашусь с тем, чтобы создать добровольное общество, и оно бы, это добровольное общество, распоряжалось кассой Советского правительства. (Смех, аплодисменты).