С.Е.К.Р.Е.Т.
Шрифт:
Я подобрала свою форму мамы-наседки и приготовилась уходить.
– Подождите.
Я обернулась, и он, шагнув ко мне, крепко поцеловал меня в губы, после чего сказал:
– Именно этого я и хотел.
Я заперлась в ванной. Роскошь царила даже в этой комнатке – золотые краны и золотистые водостойкие обои с багровым узором. Подставка раковины была в форме женских рук, сведенные ладони которых образовывали собственно емкость. Я плеснула холодной водой на лицо и шею, потом набрала полный рот и прополоскала. Вода потекла в ложбинку между грудей, и я рассеянно провела пальцами по следу струйки. Я доставила удовольствие и проявила великодушие
Я уже одевалась, когда послышался деликатный стук.
– Это я, откройте.
Может быть, Шон, в отличие от массажиста, решил попрощаться? Я приоткрыла дверь. Он протиснулся внутрь, и мой пульс участился. Он развернул меня к зеркалу, оказавшись позади меня, и уткнулся лицом мне в шею, как уже делал в кухне.
– А это для вас.
Он надел джинсы, но я почувствовала, как у него встал. И когда я обвила его шею руками, он притиснул меня к холодной керамике. Я мгновенно промокла. Он куснул меня за шею, его рука скользнула между моих бедер. Я выгнулась и подалась ближе к зеркалу, глядя на его отражение. Глаза Шона были закрыты; руки ощупали мои груди и спустились к животу. Для него даже в этом был ритм, как будто он ловил мою телесную ноту. Он играл на мне, прижимая к себе все ближе и ближе, его пальцы настойчиво трудились внутри меня. От этих касаний я ощущала себя желанной, во мне как будто просыпалась жизнь. Наши глаза встретились в зеркале. Потом же я помню лишь, как все поплыло в пульсирующем многоцветье. Я кончила ему в руки, меня пробрал жар, а затем затопило облегчение.
– Вот так, вот так, – приговаривал он, а я, сама того не сознавая, подавалась назад, к нему, пока мы не уперлись в стену и не выпрямились.
Затем меня разобрал беспричинный смех.
– Спасибо, – еле выдохнула я.
Тут я вспомнила про одежду, которую хотела надеть в ванной. Наряд мамочки-наседки горкой лежал у раковины.
– Наверное, вам пора это надеть, – сказал Шон.
– Думаю, да.
Еще один нежный поцелуй в шею, и вот он попятился и скрылся за дверью. Мое лицо в зеркале горело жизнью. Я оделась и снова ополоснула его холодной водой.
– Ты это делаешь, – прошептала я, улыбаясь своему отражению. – Ты это сделала. Ты только что отсосала у эстрадной звезды-сердцееда, героя билл-бордов, лауреата «Грэмми». А потом он довел тебя до оргазма в умывальной.
При этой мысли я тихо взвизгнула и зажала рот кулаками. Ахх!
Снова одетая, всклокоченная от секса, я вернулась в полутемную кухню. Музыки не было. Кастрюля исчезла. Как и мужчина. На краю кухонного острова стоял пластиковый контейнер с горячим гамбо, на крышке покоилась золотая подвеска. Я опустилась на стул: сил хватало только на то, чтобы дышать и думать о случившемся.
Через несколько секунд вошла Клодетт.
– Кэсси, вас ждет лимузин. Надеюсь, что вам у нас понравилось, – сказала она, чуть растягивая слова на новоорлеанский лад.
– Спасибо. Так оно и было.
Я прижала подвеску к груди, прихватила контейнер с супом и, выйдя из Особняка через боковую дверь, вновь оказалась на шикарном сиденье лимузина.
Пока мы ехали по Магазин-стрит, я вроде бы и глазела по сторонам, но на самом деле мой взгляд устремлялся внутрь. Золотая подвеска была зажата в ладони. И почему я так боялась отдавать? Чего страшилась?
Наверное, того, что меня используют. Что отдача меня истощит. Но выяснилось,
– И правда, – сказала я вслух, прикрепляя четвертую подвеску к своему браслету.
Глава восьмая
Лето накрыло город толстым шерстяным одеялом. А поскольку кондиционер в кафе постоянно барахлил, единственным спасением от жары были короткие походы в морозильник. Мы с Трачиной и Делл прикрывали друг друга, не желая, чтобы Уилл узнал о пустом расходовании холодного воздуха.
– Ходите медленнее, – посоветовал он однажды. – В старину кондиционеров не было – и ничего, обходились.
– Медленнее… для Делл это уж точно не проблема, – фыркнула Трачина, выкладывая рядом со мной из контейнера грязную посуду.
Мне хотелось приписать ее настроение духоте, но на самом деле связи тут не было. В это время по радио зазвучал хип-хоп в исполнении моего нового кумира, и я прибавила звук, чем повергла Трачину в немалое удивление.
– С чего вдруг белая девушка слушает этого чудесного чернокожего? – спросила она, уменьшив громкость.
– Я его фанатка.
– Фанатка? Ты?
– Я хорошо знакома с его творчеством, – ответила я, подавляя улыбку.
Трачина покачала головой и ушла. Я прибавила громкость и продолжила оттирать разделочные доски. Хотя я не могла представить себя в толпе поклонниц у его ног, фантазия оставила острый привкус. Стоило мне вспомнить, как я прижималась к нему кожей, вообразить его напряженное от экстаза лицо – и по спине моей пробегала дрожь возбуждения. Одно дело придумывать, пытаясь вызвать подобное чувство, и совсем другое – пробуждать уже осуществившуюся, осевшую в памяти фантазию. В этом и заключалась прелесть С.Е.К.Р.Е.Т. Сбывшиеся фантазии порождали осязаемые воспоминания, сохранявшиеся на всю жизнь и готовые всплыть при первой же надобности. Я не была соглядатаем. Я была участницей.
Но, несмотря на остроту этих воплощенных сценариев, я все чаще воображала себе особенный секс, который до сих пор от меня ускользал. Мне хотелось… ну что там мудрить, я хотела ощутить мужчину в себе. Там, внутри. Признаться в этом мне теперь стало гораздо проще.
Труднее же было открыться Матильде, с которой мы позже, в тот же день, встретились у Трэйси на Магазин-стрит. Это заведение стало местом наших регулярных свиданий – и не только потому, что находилось неподалеку от Особняка. Атмосфера спортивного бара с постоянным шумом и гамом позволяла общаться без риска быть подслушанным.
Я твердо сказала себе, что сегодня спрошу, почему до сих пор ни один мужчина не пожелал со мной это проделать. Мой мозг, конечно, считал причиной отвержение – пережитки прошлого, страхи, посеянные во мне Скоттом. Он сумел поселить во мне чувство никчемности. А поскольку фантазии работали в обе стороны, я начала беспокоиться, что не удовлетворяю мужчин, короче говоря – нежеланна.
– Чепуха, Кэсси! Вы очень даже желанны!
Матильда произнесла это громче, чем следовало, да еще когда музыка ненадолго смолкла.