С.М.У.Т.А.
Шрифт:
Отец Анисим приблизил к глазам накарябанные Вадимом слова и буквы, и вздохнул.
– Будем тебя переучивать, отрок. Где моя буквица? – он полез на полку и, немного поковырявшись там, нашёл тоненькую книжицу с буквами и короткими фразами.
– О то ж тебе, для понимания. Возьми! Научишься, цены тебе не будет. Да тренироваться будешь не здесь, а возле леса. Расчистишь площадку на песке, да и будешь чертить по нему палочкой.
Сначала толстую возьмёшь, потом тоньше, а в конце просеешь мелкий песок на глину и будешь старым пером по ней вазюкать, почерк вырабатывать и тонкость письма. Если совладаешь с энтим, то быть тебе писцом.
– Спасибо и на этом, - Вадим слегка качнул головой, - а кузнец может меня научить саблей работать или топором?
– То наука нехитрая, но надобно ли это тебе?
– Может, и не надобно, но больно страшно сейчас по лесу одному ходить, да и вообще, не ровен час, мертвяк придёт, чем отбиваться будем? И кажный человек нужон тогда!
Вадим, как мог, старался подладиться под местный говор, постепенно получалось, но всё равно была заметна разница между его словами и речью местных.
– То дело ты гуторишь, и правда наша. Скажу я кузнецу, лишний боец не помешает монастырю, особенно сейчас. Понял я о тебе почти всё, вот только скажи мне, что у тебя за одёжа такая интересная? Сколько живу, не видал я ни разу такого цвета и такой ткани.
Вадим напрягся, потом замялся и, поколебавшись, ответил.
– Батя достал давно. У кого, не знаю, но ткань необычная, в лесу хорошо скрадывает и плотная, не лохматится долго, но уже и ей скоро каюк придёт. А мне денег надо заработать, чтобы нож и копьё купить, да и одеться тож.
– Ну, о том пока рано говорить, а тебе не прочь бы и помыться. Банька-то видел где? Ну, а раз видел, то иди, найдёшь Митрича, который у нас навроде старшего по баньке и по всему хозяйству, он тебе расскажет, как затопить, там и помоешься. Только воды сам натаскаешь, да постираться тебе надобно, но то Агафье, монахине старшой скажешь, она поможет.
Так оно и получилось. Натаскав воды в бочку и запалив очаг в баньке, Вадим помылся, там же и постирал свои штаны, куртку и трусы. Как быть с единственным нижним бельём, он не знал, оставалось только стирать, как можно чаще, пока они не сотрутся окончательно. Но трусы были из искусственного материала и обещали прослужить долго.
Быстро помывшись, Вадим взял чистые портки и рубаху, что ему выделила Агафья, переоделся в них, а потом отправился на речку, чтобы отстирать там свои вещи песком и щёлоком. На это он потратил довольно много времени.
Уже глубоким вечером все собрались в церкви на молитву. Каждый стоял на предназначенном ему месте: монахи на клире и впереди, послушники – немного позади, а дальше уже и все остальные. Вадим стоял вместе со всеми и усердно делал вид, что молится, осеняя себя крестами. И делал это долго, пока на него не обратили внимание.
Митрич, тот, что был тут за завхоза, недоумённо взглянул на него, Вадим напрягся и тут же понял, почему. Оказывается, он крестился тремя пальцами, а все остальные – двумя. Он быстро убрал лишний палец и стал так же, как и все остальные, прикладывать два. После общей молитвы все разошлись по своим кельям, а Вадим направился вместе с Акимом спать в странноприимный дом. Аким оказался крестьянином маленького роста, «трудником», как здесь таких называли. Он работал в хлеву и на огороде, выращивая скотину
В келье их было двое, потому как места пока хватало всем, и спали в одном помещении по двое, а не по четверо. Войдя, Вадим упал на полати, еле прикрытые каким-то старым, но чистым тряпьём из дерюжки. Аким поступил также, и через минуту по комнате поплыло густое амбре, распространяемое его грязными ногами. А всю комнату огласил могучий храп. Как мог издавать столь громкие звуки человек меньшего роста, чем Вадим, было решительно не понятно.
Но сон все равно пробился, и под аккомпанемент могучего храпа быстро накрыл Вадима с головой. Глаза сами собой закрылись, и он погрузился в мир грёз. Грёзы были разными: и красивыми, и безобразными. Снился лес, могучий, вековой, глухой, с редкими полянами и огромным буреломом, сквозь который пробиралась тщедушная человеческая фигурка. Кто это был, он ли или кто другой, Вадим не понял.
Видения сменяли друг друга, не оставляя после себя ничего, кроме неприятного осадка.
Потом, на грани сознания мелькнули белые длинные ноги Снежаны, одна из которых неожиданно ударила Вадима в бок.
– Снежана, ты чо, охренела? – спросонья он спросил темноту.
– Тихо ты, какая ещё Снежана? Совсем одурел, это я, Митрич. Давай, собирайся быстро и на караул иди.
– Эээ, кого караулить? – не понял Вадим, пытаясь рассмотреть нависшего над ним человека.
– Как кого? Нас от мертвяков. Тебе что, Анисим ничего про то не сказал?
– Нееет, - заблеял, словно козёл, Вадик.
– Ясно, старый хрыч, только о себе думает. Ну, то наша забота - их покой охранять. Нас, трудников и послушников, всего десять, поэтому дежурим каждую ночь по четыре человека, вот ты ещё пришёл, помогать должен. Я не дежурю, потому как старшой, кузнец тоже, потому как кузнец. Тебе и ответ за нас держать, а то имаешь еду нашу, как простоквашу. Геть с полатей - и вперёд. Вот табе ключ, церковь отопрёшь, да на засов дверцу боковую закроешь изнутри. Оттуда на колокольню взойдёшь и смотреть будешь.
Вадим ошарашенно пялился на Митрича. Глаза понемногу привыкали к темноте, и он смог уже его хорошо рассмотреть, а тот продолжал.
– Смотри, огня не разжигай, как бы прохладно не было. Да ты и не знаешь, поди, как можно аккуратно-то делать. Как на колокольню взойдёшь, так смотри в оба, на все четыре стороны. Увидишь што подозрительное, сразу в колокола бей, они у нас хоть и небольшие, но звонкие. С Валдая заказывали, бронза с серебром, заливистые, прямо край. Мы тут и повыбегаем.
Если мертвяков увидишь, то бей редко и тягуче, чтобы мы поняли и поспешили на помощь, увидишь всадников каких, да оружных, тогда не жалей сил, трескай билом по рубашкам, что есть силы, то и мы поймём, да на помощь придём. Понял, али не допёр?
– Понял, понял, - Вадим потёр ладонями лицо и стал натягивать на ноги лапти. Ступни его почти зажили, спасибо мази лечебной отца Анисима, а раздеваться на ночь он не стал, так и спал в рубахе, да портках новых. Старая одежда ещё не высохла, и он не стал её трогать.
Скрипнула дверь, и Вадим шагнул в ночную прохладу. Вокруг царила пугающая тишина, времени было около трёх или четырёх утра, но горизонт только-только начинал сереть. Кого будить после своего дежурства, Митрич не сказал, а Вадик и забыл спросить, да уж поздно о том думать. Сгребая росу с высокой травы, он побрёл в сторону колокольни, пробираясь сквозь темноту.