S.N.U.F.F.
Шрифт:
Грыму казалось, что некоторые из стоящих на площади машут лично ему. И Хлоя наверняка видела его сейчас в своей Зеленой Зоне. Он сам несколько раз увидел себя на огромном маниту, вывешенном на стене Музея Предков вместо холстины с надписью «Ристалище».
Грым стоял довольно далеко от носа ладьи, где сидел на походном троне Рван Дюрекс. Уркаган был скрыт толпой сановников и военачальников — Грыму были видны только их согнутые спины. Но лицо властителя то и дело появлялось на стене музея. Он выглядел совершенно спокойным. В конце концов, это для него была уже восьмая война.
Вожди
На экране все выглядело неплохо, но Грым не испытывал к руководству особого пиетета. Он лично видел кагана под дулами телекамеры, и это не произвело на него приятного впечатления. Кроме того, рано утром перед построением он зачем-то решил погадать по книге, подаренной священником — и выпал отрывок про власть.
Теперь он чувствовал себя мрачновато.
Отрывок был таким:
Семьдесят один. Тайна власти.
Смотрящий по Шансону сказал: сущность власти не в том, что уркаган может начать войну. Сущность власти в том, что он сможет и дальше остаться уркаганом, если отдаст такой приказ точно в нужный момент — когда к нему повернутся пацаны. И никакого иного владычества нет, есть только гибель на ножах или слив в пидарасы.
Древние понимали это, нынешние нет.
Поистине, искусство властителя сводится лишь к тому, чтобы как можно дольше делать вид, будто управляешь несущим тебя смерчем, презрительной улыбкой отвечая на укоры подданных, что смерч несется не туда.
То же относится и ко многому иному.
Похоже, это была правда. Уже несколько часов Грым наблюдал смерч, сгущающийся перед Воротами Победы.
Войска прибывали и прибывали — площадь уже не могла вместить всех. Между отрядами бегали разметчики, устанавливая дистанцию сближения, чтобы никто не погиб в давке. Строили по родам формы. Их в эту войну было много — хоть, конечно, и не двадцать, как уверял обкурившийся прокуратор.
Большая часть пехоты была в белых матросках с синим отложным воротником. Им до сих пор раздавали оружие: алебарды, бердыши, копья и сабли, кому что достанется. Откуда-то все уже знали — морячкам предстоит драться на правом фланге и центральном участке. У них было меньше всего поводов веселиться. Дураку было ясно, что в белое одевают для лучшего контраста с кровью.
Тяжеловооруженные штурмовики выделялись своими черными латами и одинаковыми зазубренными пиками. Они стояли идеальным каре и казались вырезанными из дерева из-за своей полной неподвижности.
Гладиаторский полк одели ретиариями. Здоровые парни с острыми трезубцами в руках остались практически голыми — в одних шортах, обшитых ветошью для сходства с набедренной повязкой. Положенных ретиариям бронзовых накладок на плечо в этом году не выдали — ходил слух, что военное руководство продало их на цветной металл. Пацаны ежились от утреннего ветерка. Некоторые разворачивали боевую сеть и накидывали ее на плечи. На таких свистели разметчики.
Веселей всего вели себя дикари в шкурах из коричневого синтетического меха — их было целых два полка, назначенных на левый фланг. Почему-то все считали, что дикарям придется легче, чем другим. И оружие им раздали самое несерьезное — деревянные дубины и кремниевые
Лучники, пращники и огнеметатели стояли отдельно от остальных. Бочек с мазутом, баллист и тяжелой техники на площади еще не было — их подвозили в последнюю минуту, чтобы не дать людям повод начать бомбежку раньше срока.
Грым насчитал уже семь родов войск, и это без учета солдат, построенных на примыкавших к площади улицах. Там вполне мог быть кто-то еще. На улицах обычно оставляли резерв — разметка была высечена прямо на стенах домов, потому что каждую войну строились одним и тем же порядком.
Грым думал, как здорово было бы ограничиться этим веселым тревожным маскарадом и не идти в Цирк умирать. Ведь может такое случиться, хоть один раз за всю историю? В его голове крутилось какое-то детское подобие молитвы:
«Маниту, я знаю — это за то, что я был плохим. Но теперь я всегда буду хорошим, клянусь… Только не надо, пожалуйста, не надо…»
А потом началась высадка.
Из спиральной тучи над Цирком посыпались пестрые кубы, тетраэдры, шары и другие геометрические формы, названия которых Грым не знал. Приближаясь к земле, они увеличивались в размерах, тормозили — и, перед тем как скрыться за цирковой стеной, описывали круг над площадью, с шорохом проносясь над ладьей кагана. У замерших орков была секунда-другая, чтобы рассмотреть врага вблизи.
Трейлеры были покрыты яркой росписью — в основном сценами из снафов. Голые грудастые женщины, замершие в бесстыдном соитии с немолодыми загорелыми мужиками, боевые машины людей, идущие на оркский строй, позор побежденных каганов прошлого — все эти картины на бортах транспортеров были движущимися и живыми. Словно с неба падали запрещенные куски знакомых снафов — те самые, которые были замазаны цензурой. Враждебный мир с другой стороны свинцового облака плевать хотел на все оркские запреты. Он врывался в оркскую жизнь грубо и нагло, плюя на ее лад и обычай. Удар чужой культуры, несомненно, сам по себе был актом войны — это почувствовали все.
Площадь стала роптать — сперва тихо, потом громче и громче, и ропот начал перерастать в движение. Площадь закипала. Разметчики не могли больше удерживать дистанцию между отрядами, колоннам все труднее было сохранять строй, и сделалось ясно, что, если не открыть ворота прямо сейчас, будет давка. Это было элементарно как школьная задача про трубы, по которым втекает и вытекает вода.
Грым увидел на большом маниту, как офицер из свиты склонился к кагану и что-то прошептал. Рван Дюрекс кивнул и встал с места. Площадь замерла.
Каган чуть выждал, поднял свой шестопер, смачно плюнул на него и бросил в ворота. В тишине раздался удар железа о железо — шестопер попал в накладную спастику.
«Вот и все», — подумал Грым.
Пока отскочивший от ворот шестопер падал на землю, он словно заглянул в щель, за которой крутятся незамысловатые колеса истории. Вот так, оказывается, происходили великие события… Тайна власти была описана в книге «Дао Песдын» исключительно точно.
Когда шестопер упал, к воротам бросились богатыри. Бамболео успел первым — и одним ударом трамвайной оси сшиб жалобно звякнувший замок.