Сабля атаманаРассказы(пер. с марийского)
Шрифт:
А комиссар, водя пальцем по буквам под картинками, медленно читал:
— Ма-ма… Вот видишь, первая буква, как ворота с прогнувшейся перекладиной, это «м», а за ней буква, похожая на шымакш… [21] Если прочесть эти буквы вместе, то получится «м а м а»… А вот эта буква, — продолжал комиссар, показывая на подпись под картинкой, изображавшей собаку, — вроде бы как крендель, это буква «в». «А» и «в»… И получается «ав-ав».
— Ав-ав! — весело залаял Келай по-собачьи.
21
Шымакш —
Васлий нахмурился.
— Ав-ав? — растерянно повторил он. — Что ж, эта книга учит лаять по-собачьи?
Васлий покраснел и протянул руку к книге с таким видом, как будто собирался схватить ее и забросить куда-нибудь с глаз долой, в печку или в угол.
А мать стоит сбоку и улыбается:
— Ну и потешная книга!.. Где только сыскалась такая?
Андрей Петрович, взглянув на обиженное лицо старого пастуха, сразу понял, в чем дело.
— Нет, Марпа-акай, ошибаешься: эта книга — не детское баловство. Самая революционная эта книга, самая нужная для нас: одолеешь ее и все другие прочтешь.
Он раскрыл книгу на другой странице и прочитал:
— «Мы не рабы. Рабы не мы». Видишь, любое слово можно сложить из этих буковок.
Васлий долго смотрел на черные буквы, потом, улыбнувшись, с размаху стукнул кулаком по столу:
— Стой! Дошло! Одну букву к другой — и получается слово! Ну и умен же народ, что выдумали! Давай теперь я сам что-нибудь прочту.
Васлий, подражая комиссару, наставил палец на строчку, но из всех названных Андреем Петровичем букв он узнал только две — «а» и «в». Другие забыл начисто.
— Эх, не упомнил, старый дурак, — выругал сам себя Васлий, почесывая в затылке.
— А ты не торопись. Сразу всего никто не запомнит, будь он хоть семи пядей во лбу, — утешил его Андрей Петрович. — Сегодня две буквы, завтра еще две…
— Э-э, так всех букв до конца жизни не выучишь… А нельзя ли как-нибудь поскорее?
— Коли не терпится, можно и поскорее, — улыбнулся Андрей Петрович. — До зимы одолеем эту книгу, а потом сам будешь читать, и тогда заговорят с тобой книги, обо всем расскажут, многим полезным делам, вещам научат. Ты послушай, какую песню сочинил про книгу один моркинский мариец:
О книга, книга, Все ты можешь! Людей ты жизни обучаешь, Глаза слепым ты открываешь…Мы, коммунисты, — продолжал Андрей Петрович, — все время советуемся с умными книгами, и с их помощью на земле новую жизнь построим, и до звезд долетим.
— Ну, уж до звезд… — недоверчиво покачал головой Васлий.
— А как же, на аэроплане. В книгах написано, что возможно это… Может, мы не полетим, а твой сын
«Будет новая жизнь хорошая, — думает старый пастух. — Дай бог, чтобы все по словам комиссара сбылось…».
Васлий погладил книгу, ласково взглянул на лающего пса: за этой первой, с детскими смешными картинками книгой ему виделись другие книги, много-много непрочитанных книг… И будущая светлая жизнь…
С тех пор Андрей Петрович стал частенько заходить к старому пастуху в его «баньку». В каждый приход он показывал одну-две новые буквы, из которых складывались все новые и новые слова.
Васлий радовался, как ребенок, каждой новой узнанной букве. Вечером после работы он раскрывал букварь и звал Келая:
— Садись-ка, сынок, вместе почитаем. У тебя ум молодой, крепкий — скорей схватишь, крепче запомнишь, что я позабыл, подскажешь…
А Келай за отцом раз-два букву прочтет— и запомнил. Отец иной раз на другой день смотрит, смотрит на какую-нибудь букву и не узнает. Забыл, и все. Стар стал, память не та. В таких случаях на помощь приходит Келай.
— Да это же «л», — скажет он.
— Ах ты, холера! — воскликнет отец. — Правильно. Как же я позабыл?!
Келаю тоже удивительно: как же можно позабыть, когда все буквы не похожи друг на друга, а главное, у каждой свой звонкий голос.
Страницы букваря — как белое поле, а буквы на них— черные зернышки. Соберешь несколько букв-зернышек вместе, и они вдруг скажут что-нибудь. Одни зернышки говорят «мама». Другие кричат «уа, уа!» А третьи рассказывают: «Папа пашет». И вот перед глазами мальчика встает марийская баба с ребенком на руках, она качает ребенка, а он кричит «уа, уа!»; или Келай видит мужика-марийца, идущего за сохой… Разве можно забыть такие чудесные буквы?
А старого пастуха каждое прочитанное новое слово повергает в раздумье.
Раньше он думал, что жизнь проходит, как пена на текучей воде, и ничего от нее не остается.
«Жили ведь когда-то наши деды и прадеды, — думает он, — землю пахали, детей растили, а ныне даже имен их не припомнишь. Все прошло и следа не оставило. А в книге вся жизнь буквами, как узелками на платке или на палочке зарубками для памяти записана: и баба с ребенком, и пахарь (видать, батрак), и даже Жучка — все попали в книгу».
Старый пастух не расставался с букварем, повсюду таскал его с собой. Идет в поле — книга за пазухой, присядет отдохнуть — вынимает букварь. Вернется домой, толком не поест — опять за книгу.
Вскоре в деревне многие уже приметили этот букварь. Зайдет к Васлию сосед, а он мигом разговор свертывает на грамоту да книги, а собеседник как будто нарочно толкует совсем о другом или же просто махнет рукой:
— На кой она нам! Книгой сыт не будешь…
Но Васлий не сдается, гнет свое.