Сабля атаманаРассказы(пер. с марийского)
Шрифт:
— Но, но, лошадка! Но, гривастая!
Замечательный конь у Келая! Его черная шерсть блестит и лоснится, грива спадает волной, на копытах серебряные подковы — наверное, во всем мире нет такого второго коня! Келай скачет и громко поет, как пели вчера в лесу комсомольцы.
Он играет в войну.
Со своего коня смелый красноармеец Келай зорким глазом осматривает деревенскую улицу.
Впереди, шагах в десяти — пятнадцати, ярко-голубая резная загородка палисадника перед крепкой высокой избой Харитона Эшбулатова. Наличники на окнах тоже резные и выкрашены такой
Отец Келая поселился в этой деревне недавно, всего полтора года назад, но Харитона Келай знает хорошо. Харитон — первый богач в деревне, его все знают. Еще в прошлом году он разгуливал по деревне, выпятив грудь вперед, в богатом оборчатом кафтане из дорогого черного сукна.
А теперь Харитон показывается на людях, накинув на плечи дырявый, ветхий кафтанишко, и ковыляет сгорбившись. Посмотришь со стороны — даже жалко старика. «Почему он так плохо одевается, — удивляется Келай, — когда у него разной одежды больше, чем у кого другого в деревне?» Ведь говорил же отец, что у Харитона полны амбары добра. А еще, это уж Келай собственными глазами видел, когда в деревню приехал старший сын Харитона Каврий, то привез с собой всякого добра три воза.
Каврий-то раньше жил в большом городе, там он был большим начальником — аблакатом, как говорят в деревне.
— Вон там живут богатеи аблакаты, — сказал Келай. — А может, это вовсе не аблакаты, а самые настоящие беляки, с длинными усами и золотыми погонами?
На одном плакате, который отец принес вчера из Совета, Келай как раз видел такого беляка. Правда, у Каврия нет золотых погон, ну так что ж?! Ведь это игра.
— В этом доме живет не Каврий, а белый генерал с усами и золотыми погонами. — С этими словами отважный красный конник Келай выхватил из ножен саблю, взмахнул ею над головой и пришпорил коня. — Ура-а! В атаку-у!
Конь взвился на дыбы и, словно крылатый, полетел вперед.
Эх, взглянул бы кто-нибудь сейчас на Келая со стороны! Наверное, любой бы лопнул от зависти.
Только не всякий разглядит в кленовой палочке, на которой скачет Келай, лихого коня, в белой оструганной лучинке — острую саблю, в зеленом лопухе — шлем-буденновку, но для Келая нет лучше коня, и сабля настоящая, и шлем, как у того красноармейца, которого видели они с отцом на плакате на дверях Совета.
Резво скачет конь, сверкает сабля. Келай подскочил к голубой ограде и вдруг остановился, взглянув в раскрытое окно.
Келай никогда не был в доме Харитона, и комната, видная через раскрытое настежь окно, поразила его. Прямо против окна на стене, оклеенной желтой бумагой, висели большие черные часы с красивыми красными цветами, то ли из бумаги, то ли еще из чего, а под часами, разинув широкую пасть, сверкала граммофонная труба.
Но даже не граммофон поразил мальчика, а то, что под часами стоял шкаф со стеклянными дверцами, полным-полнехонек разных книг, толстых, как кирпичи, тонких, как блины, пестрых, черных, золотых. На столе возле окна тоже лежали книги.
«Ой, сколько много книг! — удивился Келай. — Куда ни глянешь — везде книги… Хоть бы одну в руках
Одна раскрытая книга лежала прямо на окне.
Келай знал, что нехорошо заглядывать в чужие окна, но книга притягивала его к себе как магнит, и он не выдержал. Оглянувшись вокруг, он поставил ногу на перекладину ограды, ухватился руками за две соседние балясины, подтянулся и вытянул шею, стараясь заглянуть в окно.
В это время кто-то подошел сзади.
— Ты что в окно глазеешь? — послышался скрипучий сердитый голос. — Залезть хочешь?
И, прежде чем Келай успел обернуться, человек больно, словно клещами, схватил его за ухо.
— Ай-ай, больно! — закричал Келай.
— А больно, не воруй, — будто гусак, прошипел человек.
— Пусти! Я не вор! — Келай дернулся и, вырвавшись из цепких пальцев, повернулся к обидчику.
Перед ним стоял Харитон. Старик тоже узнал соседского мальчонку.
— A-а, комиссарыш! По отцовской дорожке идешь. Как папаша, высматриваешь, где бы хапнуть чужое, — хрипел старик.
Келай отбежал в сторону. Ухо горело как в огне и нестерпимо болело. Мальчик схватился за него рукой, и на ладони отпечаталось кровяное пятнышко. На глаза навернулись слезы; он вот-вот готов был заплакать во весь голос.
А Харитон все скрипел, кричал, ругался, так зло и быстро, что нельзя было разобрать ни одного слова.
На шум из окна выглянул круглолицый розовый адвокат Каврий.
— Дражайший папаша, — с мягким упреком сказал он, — зачем ты портишь себе нервы? Во-первых, коммунист никогда не крадет, он просто все отбирает. Он теперь всему хозяин, и, следовательно, по вопросу о том, вор он или не вор, не может быть никакого спора.
Каврий белым платочком осторожно вытер блестящую бритую голову и так же важно и лениво продолжал:
— А во-вторых, обстоятельства… Э-э, как бы это сказать по-марийски… Обстоятельства…
Глянув на примолкшего Харитона и запнувшегося Каврия, Келай вдруг громко крикнул:
— Кулаки вы! Буржуи! Вот вы кто! Погодите только, отец вам покажет!
Он не знал, что может сделать отец Харитону и его мордатому сыну аблакату. Но кто же, кроме отца, вступится за Келая?
Харитон от слов Келая снова разъярился. Он подпрыгнул, как будто ему сунули в штаны пук крапивы, и принялся ругаться быстрее прежнего. А Каврий скривил губы, сморщился и громко проговорил:
— Ну, это ты, молодой человек, хватил через край. Слово «буржуй», как бы тебе сказать, в данном случае совсем не подходит…
— А если как раз подходит? — послышался вдруг спокойный негромкий голос.
Келай обернулся и увидел комиссара Андрея Петровича. Никто и не заметил, как он подошел.
Комиссар, строго глядя на Каврия, сказал:
— Если уж говорить правду, каждый мальчишка в деревне знает, какие вы богатеи.
— Гражданин комиссар, ну какой же отец богатей? — улыбаясь и показывая на Харитона, одетого в какую-то рвань, сразу заискивающе заговорил Каврий. — А я тем более настоящий пролетарий, живущий умственным трудом. О своих занятиях я могу вам предъявить соответствующие документы.