Сабля и крест
Шрифт:
Глава вторая
Сумерки, прохладные и влажные, как собачий нос, для утомленной летней жарой степи стали целебным бальзамом, заботливо наложенным на воспалившуюся рану. А когда умытое вечерней росой и усеянное блестками, словно девушка на вечерницах, небо низко склонилось к дремлющей земле, все укутала уютная тишина, навевающая сладкий сон под, убаюкивающий стрекот цикад. Ни одна былинка, ни один листочек, не колыхнется без особой надобности. Даже легкий ветерок не смеет дыхнуть. Забьется где-то в буераках и замрет до рассвета…
В такое время исключительно хорошо лежать в благоухающих
О чем?
Да, о чем угодно! Слава, Богу, у каждого человека завсегда найдется про запас хоть одно заветное желание!
Вот и сейчас, на левом берегу Днепра, как раз напротив островов Тивильжан и Перун, на невысоком кургане сидит молодой казак. Глаза у парня закрыты, по затемненным пушком губам блуждает улыбка, и хоть рукой он при этом поглаживает лежащего рядом здоровенного гепарда, явно не шум битвы или победоносные походы грезятся молодому запорожцу, а что-то более желанное и приятное на ощупь, нежели мягкая шерсть зверя.
Это Остап Байбуз — низовой казак и, несмотря на юный возраст, полный товарищ Корсунского куреня… Он сам, Семен Лис и Максим Гарбуз — летний дозор Тивильжанской переправы. Сегодня, с полуночи и до рассвета — бдеть за тем, чтоб под покровом тьмы через реку не переправились супостаты, выпало Остапу. А его товарищи, завернувшись в конские попоны, улеглись спать с противоположной стороны кургана подальше от сырости и комаров. Там же руками дозорных выстроен просторный шалаш, — но залезать в его душное нутро в такую ласковую ночь станет только сумасшедший.
Неподалеку, держась вблизи отблесков тлеющих в кострище углей, пасутся казацкие кони. Умных животных и стреноживать нет надобности — сами далеко не уйдут. Знают, что человек, хоть и натруживает спину седлом а губы удилами, но — и от волков защитит, и накормит. Особенно зимой, когда в засыпанной снегами степи голодно и холодно.
Дозорный казак удобно разлегся возле 'фигуры' — высокой треноги из связанных жердин, увенчанной, как тын горшком, огромным снопом из щедро облитого смолой камыша — и мечтает! Но не в ущерб службе, как может показаться со стороны, а доверив наблюдение за бродом чутью Пайды, — куда более острому, нежели человеческое зрение. Шестилетний зверь хорошо знает, что на том берегу начинается чужая степь… Что именно оттуда приходят пропахшие смесью дыма, бараньего жира и лошадиного пота смертельные враги его друга.
На мгновение мелькнувшая в голове зверя мысль о врагах заставила Пайду вздыбить загривок и недовольно заурчать.
В то же мгновение молодой запорожец открыл глаза и рывком приподнялся, насторожено прислушиваясь к ночным звукам. Но на реке все спокойно… Не только не плеснет, но даже тень не закрывает яркие звезды, отраженные в воде.
— Чудиться тебе что-то, Пайда, — проворчал недовольно Остап. — Такое чудесное сновидение спугнул. Ну, да ладно, чего там. Служба — не тетка. Перекусим, что ли, если не спится?
Байбуз опять удобно уселся и вынул из-за пазухи ржаной калач. Гепард тут же поднялся, повернул круглую голову к казаку и принюхался.
— Что, утроба ненасытная, опять проголодался? Держи… — улыбнулся Байбуз и протянул своему четвероногому другу на ладони пайду хлеба. Почти такую же, как та горбушка, что дала гепарду кличку.
Шесть лет тому, увидев в руках Остапа повизгивающего щенка гепарда, куренной
— Бери, чего ты? — удивился Остап, видя, что гепард не обращает внимания на гостинец, а продолжает беспокойно принюхиваться, слегка обнажая клыки.
— Тихо ж вокруг? Или и в самом деле чуешь что-то? — удивился казак, недоверчиво прислушиваясь к замершей ночи, но на всякий случай спрятал хлеб и взял в руку саблю.
— Чужой? Враг? — переспросил шепотом. В ответ Пайда негромко заурчал, а кончик хвоста зверя при этом нервно вздрогнул.
Полный месяц, буквально только что выползший на небо, достаточно ярко осветил все вокруг, но как Остап не напрягал глаза, на водной глади Днепра видны были только отблески обычной ряби, от играющих рыбин, и неспешно скользящие к морю, речные волны.
— Чудишь? — Байбуз потрепал за уши зверя, но Пайда не поддался любимым ласкам, а отпрыгнул в сторону и беззвучно оскалил клыки, не сводя глаз с укрытого в ночной тьме берега.
— Вот как! — Остап привстал и весь превратился в слух. Подобное поведение гепарда, могло означать только одно: берегом идет кто-то чужой.
— Тихо, Пайда! Лежать! Ждать!
Гепард припал к земле, как перед прыжком, и замер.
Остап терпеливо ждет, готовый к любой неожиданности. Так проходит миг, другой, третий… Сердце тревожно учащает свой бег, но тишину не нарушает ни один посторонний звук. Молодой казак, уже совсем успокоившись, манит к себе зверя и как раз в этот момент слышит шаги. Идет один человек. Он приближается, шаркая по земле ступнями, устало подволакивая ноги и особенно не таясь, — но, кто знает, что за этим кроется? Поэтому Байбуз уже настойчиво манит гепарда и вместе с ним тихо пятится за курган. Ближе к товарищам. Ночью никакая предосторожность не бывает лишней. Он еще раз, на всякий случай, бросает взгляд на брод через Днепр, но там по-прежнему только звезды плещутся…
Товарищи, широко разметавшись, места хватает, шумно сопят носами. Огненно-рыжий и остроносый Лис при этом негромко похрапывает, а тощий, как жердь, Гарбуз — сладко причмокивает во сне губами.
— Семен! Максим! Вставайте! — прошептал на ухо каждому Остап. — Кого-то к нам в гости несет… Со стороны реки!.. И его запах не нравиться Пайде.
Оба казака, толком так и не проснувшись, привычно схватились за оружие и поползли подальше от огня. Если кто из своих заплутал в пути, то объявиться ему никогда не поздно, а врагу лучше не знать, сколько казаков в дозоре.
— Пугу, пугу, пугу! — трижды, согласно древнейшему казацкому обычаю, доносится тем временем от фигуры голос невидимого во тьме человека. И после минуты молчания:
— Агов! Есть рядом живая душа, или отсвет угольков мне мерещится? Отзовитесь, люди добрые! Я — свой!
— Пугу, пугу, пугу, — согласно тому же обычаю, отвечает и Байбуз, потом поднимается на ноги и, положив руку на эфес сабли, строго спрашивает. — Кому это ночью на одном месте не сидится? В предрассветную пору добрые люди по свету не бродят. Назовись-ка, странник божий!