Сад Иеронима Босха
Шрифт:
Он вспоминает сцену в казарме. Он служил в армии, я уже говорил об этом. Однажды к нему подошли два парня, которые были старше и сильнее его — Спирокки было всего восемнадцать — и сказали, что он должен отсосать у них, иначе они изобьют его до смерти. Они поволокли его в душевые. Там они изнасиловали его — сначала один, потом второй. Их звали Дино и Жорже. Спирокки попал в лазарет, но ни слова никому не сказал. Когда он вышел, Дино и Жорже снова взялись за него. Они не давали ему прохода, били, отбирали вещи, а через некоторое время снова потащили в душевые. Но теперь Спирокки был к этому готов. При себе у него был нож — не армейский кинжал, а обычный нож, вроде раскладного. Когда Дино схватил его за плечи и нагнул, чтобы Жорже
Его не поймали. Никто не видел, как убитые волокли его в казарму. Спирокки подозревали, потому что знали о его конфликте с Дино и Жорже, но никаких доказательств не нашли.
Когда Лючио Спирокки уволился из регулярной армии, ему было двадцать четыре года. Сразу после этого он поступил в духовную семинарию с целью навсегда уйти в церковь. Всю жизнь ему не давало покоя это убийство. Спирокки убивал много. Он расстреливал людей, приказывал пытать, резал. Но то самое, первое убийство осталось для него самой страшной жизненной вехой.
Кардинал Спирокки сидит и вспоминает старое злодеяние. Он никак не может понять, что для него страшнее — расправа в казарме или убийство Джереми Л. Смита. Впервые в жизни он осознаёт, что совершил нечто более страшное.
Именно в этот момент на кардинала Лючио Спирокки снисходит понимание. Оно сродни тем ощущениям, которые Джереми испытал на верхотуре телебашни. Карло Баньелли был прав, а он, Спирокки, сделал ошибку. В последние минуты своей жизни Папа осознал самое главное. Теперь это осознал и кардинал — слишком поздно. Пять минут до прихода двух кардиналов. До их смерти. Спирокки неожиданно понимает, как это страшно — множить собственные грехи. Этих жалких десяти минут вполне достаточно для того, чтобы перечеркнуть всю его жизнь.
«Господи, — говорит он вслух. — Это всё было во имя твоё. Всё во благо твоё».
Но он врёт. И ему самому мерзко слушать собственную ложь.
Тогда кардинал Лючио Спирокки вставляет пистолет себе в рот и нажимает на курок.
Джереми Л. Смит мёртв. Лючио Спирокки мёртв. Карло Баньелли мёртв. Дим Харкли мёртв. Мангор Шанкар мёртв. Всё именно так.
Жива Уна Ралти. Она лежит на кровати и ничего не знает о происходящем на площади. Телевизор выключен.
В этот момент в комнату вбегает служанка. У неё безумные глаза. Она влетает без стука, настежь распахивая дверь. По сути, она может уже ничего не говорить, потому что Уна всё понимает.
«В Мессию стреляли!» — выдыхает девушка.
Уна рывком поднимается с кровати. Она вылетает из комнаты и бежит по коридору. Бежать тяжело: слишком большой живот. Её сердце колотится, она босиком. Слуги и низшие церковные чины, попадающиеся на её пути, смотрят на Уну как на ненормальную.
Уна спотыкается и падает. Нижний край её ночной рубашки краснеет. Это тяжёлое кровотечение. Она проползает ещё несколько метров и теряет сознание.
Конечно, если бы Джереми Л. Смит был жив, с Уной бы ничего не произошло. Не было бы этого кровотечения, не было бы никаких проблем со здоровьем. Но Джереми мёртв, и это основной фактор, который превращает Уну в инвалида.
Всё вышло именно так, как вышло. Уна становится убогим придатком к сыну Мессии.
Далее есть две основные версии развития событий. Первая — официальная. То, что показывают по
Ситуация чем-то напоминает картину, обрисованную когда-то Фридрихом Ницше. Маленький немецкий городок, центральная площадь. Бюргеры сидят за столами и пьют пиво. У них довольные лоснящиеся физиономии, жизнь каждого из них удалась. У них есть толстые благодушные жёны, толстые сытые дети, толстые мясные коровы. Они сидят и пьют пиво — это их счастье и веселье. У каждого на груди — крестик.
И тут на площади появляется безумец. Он оборван, худ и убог, у него блестящие выпученные глаза. Он бежит мимо столиков, на него оглядываются. Он нарушает аккуратное течение времени. И он кричит: «Вы — верите в Бога? Да? Я скажу вам, где ваш Бог. Он умер. Вы убили его, вы убили своего Бога! Вы забыли его — и он умер, его больше нет!» Он носится и кричит, и его наконец подхватывают под руки и уносят, а бюргеры возвращаются к своему пиву.
Тут — то же самое. Все эти люди — и вы вместе с ними — подходят к телу Джереми Л. Смита только для того, чтобы отметиться, поставить галочку. «Я видел Мессию». «Я был на похоронах Мессии». «Я коснулся гроба Мессии». Они будут с гордостью рассказывать об этом своим детям, а те — своим. На самом деле им плевать на Бога, на веру и на Джереми. Они думают только о своих жирных задницах.
Вы смотрите эту телетрансляцию. Она вам чудовищно надоела, но вы вынуждены её смотреть. Потом вы смотрите другую трансляцию — похороны. Камеры установлены на тех же местах, потому что Джереми Л. Смита хоронят прямо в соборе Святого Петра.
На самом деле, собор Святого Петра — это уже огромное кладбище. Вот надгробие Урбана VIII работы Джованни Лоренцо Бернини, вот надгробие Павла III работы Гульельмо делла Порта, вот захоронение маркграфини Матильды Каносской, и ещё Григория XIII, и Климента XIII, и Александра VII, и Иннокентия VIII, и Якова Стюарта, и Карла-Эдуарда Стюарта. И ещё, и ещё.
Все эти надгробия меркнут в сравнении с тем, что строят для Джереми Л. Смита. Но надпись на плите, как ни странно, очень проста. «Джереми Смит» и годы жизни. Нет даже инициала «Л.». Так пожелал сам Джереми. Изъявление своей последней воли он оставил на столе в своём кабинете.
Представьте себе эту сцену. Он уже знает, что сегодня — последний день его жизни. Он идёт в кабинет, садится за стол, берёт гербовую бумагу и пишет своё завещание. В нём нет ни слова об Уне Ралти, имуществе и наследниках. Нет ни слова о Церкви и никаких напутствий живущим. Это просто несколько сухих и несложных просьб. Их выполняют, все до единой. Потому что ни одна из них не противоречит планам Церкви. В частности, планам кардинала Мольери, теперь возглавляющего тайную канцелярию.
Первая просьба связана с сыном Джереми. «Сына должны назвать Николасом». Джереми говорил об этом и раньше — просто напоминание. Вторая касается надписи на надгробии. «На моём надгробии должно быть написано „Джереми Смит. Годы жизни“, и ничего больше». Есть ещё несколько пунктов, но о них я умолчу. Не потому, что вам не следует знать о них. Просто вам они будут совершенно неинтересны. Суть в том, что Джереми прекрасно понимал, что может быть исполнено, а что — нет. Если бы он написал «Уна должна остаться в живых», это было бы ложью самому себе. Он чётко видел смерть Уны. А вот надпись на могиле — это мелочи. Имя сына, в общем-то, тоже.