Сад камней
Шрифт:
Стеклянная дверь блестела по легкому рифлению россыпью искр, за которыми не удалось бы разглядеть и силуэта, даже подойди он вплотную. Но никто не подходил, не отзывался, не реагировал на стук. Черт, однажды мне уже хотелось разбить это стекло, а тем более заманчиво было бы теперь, когда оно и так дробится в праздничном искристом сверкании, словно там, за ним, открывается путь к бог весть каким приключениям. Ладно, спокойнее; не накатывает ведь, а так, мечтается слегка.
Постучала еще раз, подергала за ручку, покрутила с лязгом из стороны в сторону, нажала с силой. Клацнуло. Надо же, открылось.
– Отс!
Когда зов уходит в пустое помещение, это чувствуется сразу,
Просторную комнату с дисками пересекла за две секунды, чего я тут не видела? Белая дверь напротив ярко светилась, похожая на киноэкран, моя тень наползла на нее до того выразительно и четко, что захотелось изобразить из пальцев какую-нибудь птицу или собачку для театра теней. Вместо этого подергала за ручку: ну конечно, тут как раз и заперто, кто бы сомневался. Впрочем, там у него все равно санузел и вообще вряд ли что-то интересное. Но должна быть еще одна дверь, из-за которой доносился тогда звук, по-любому должна!..
Коробки с дисками тоже блестели на гранях, дробя очертания комнаты, как если бы в ней и вовсе не было никаких стен, сплошные тайные ходы в зазеркалье. Прошла вдоль нескольких стеллажей, периодически подталкивая секции ладонью, отчего по всей стене шла вибрация, а больше ничего не происходило. Ерунда, конечно, какое там…
Выстрел.
Когда слышишь выстрел, по-любому останавливаешься и вздрагиваешь, так происходит со всеми, кто хотя бы раз слышал выстрелы вживую, близко, с большой вероятностью адресованные тебе. Пускай то была бессмысленная авантюра, эпизод из разряда, возможно, героических внешне, но для себя давно списанных в разряд позорных и лишних, - все равно вычеркнуть, избавиться, отменить уже не выйдет, придется так и жить с этим до конца. Да, я вздрагиваю, я боюсь, когда стреляют. Даже в тире или в кино.
Ну разумеется. Там, за стенкой, снова смотрели фильм, такая коллекция не должна простаивать, и я с удовольствием присоединюсь, если, конечно, меня соизволят впустить. Раздался еще один выстрел, уже глуше, я приникла щекой к ребристому стеллажу, пытаясь уловить музыку, интершум, диалоги, закадровый текст, - и тут вся секция плавно, словно на фотоэлементах, ушла вглубь и вбок, открывая искомый проход.
Увидела лицо Бранко, перечеркнутое тремя полосами маскировочной грязи. Короткий, очень короткий кадр на грани микроплана, единственное, что вышло не в браке. Затем длинную, медленную панораму по линии гор, уж этого-то добра мы навезли предостаточно - и только потом все остальное: темно-вишневую стену за пределами широкого плазменного экрана, карниз и тяжелые занавески, одинокое кресло-шезлонг напротив и белый пульт, небрежно или поспешно брошенный на пол.
– Отс!
Позвала без особой надежды: если б он не имел ничего против встречи со мной, то сидел бы сейчас тут, в кресле, обернулся бы, поставил бы на паузу кино; кстати, это будет правильнее всего. Нагнулась, подняла пультик. Стоп.
В тишине ничего не шуршало и не шелестело, не хлопало никаких створок и не удалялось ничьих шагов. На экране висел перекошенный нечеткий стоп-кадр склона, поросшего лесом. Сквозь ткань занавески, изначально плотную, но протертую в нескольких местах, яркими точками пробивались солнечные искры.
Допустим. Я иду искать.
Отдернула резким движением штору, хлопнувшую по ногам, как непослушный
Стекло бликовало, ничего было отсюда не разглядеть, только плач доносился отчетливо сквозь два окна - конечно же, она давно проснулась, подала голос, никого не дождалась и теперь орала истошно, на всю свою неслабую младенческую глотку с дрожащим возле нёба язычком.
И пожалуйста - я уже летела, напоследок отфутболив нечаянно пульт, задев передвижной стеллаж с дисками, споткнувшись на крыльце, не сразу сориентировавшись, куда бежать, хотя, казалось бы, давно же выучила тут все ходы и выходы… Но, черт, неужели никто больше не слышал, Таша, Иллэ?! Что они себе думают вообще?!.
Когда, паровозно переводя дыхание, я вбежала к себе (сообразив по дороге, что молоко в бутылочке кончилось, скорее всего), малышка, к удивлению и к счастью, больше не плакала. Лежала в своем синем корытце, разворошив там все, что смогла, тянула вверх розовые пятки, а зашитыми в полукруглых рукавах ручками пыталась поймать что-то темное и круглое, подвешенное за шнурок над люлькой; оно не давалось, выскальзывало, качалось туда-сюда, будто маятник.
Я подошла ближе, уже почти догадавшись.
Черный яшмовый кулон.
– Сколько тебе, забыл, лет? Тридцать три?
– Тридцать четыре.
– Жаль. Было бы гораздо концептуальнее. То есть цифра “тридцать пять” тебя не устраивает категорически?
– Перестань.
– А ты можешь объяснить, зачем оно тебе надо? Ради чего вообще?
– Ради того, что это тема. Это жизнь, это настоящее, черт, я не верю, что ты не понимаешь! Ты же сам мне сове…
– Советовать я умею. Все умеют советовать! И таких советчиков, вроде меня, надо уметь посылать как можно дальше, а не воспринимать все буквально да еще и творчески развивать, блин, до запредельного предела! Ты дура, Чернобурка. Я не думал, что ты такая дура.
– Об этой войне никто не говорит правды. А вранья вокруг нее нагородили столько, что хороший кусок правды вызовет настоящий взрыв! И тогда…
– Да какая там может быть правда… Война и правда - они вообще существуют в разных плоскостях, странно, что до тебя не доходит. И обе, кстати, не имеют отношения к искусству в принципе.
– Знаешь, искусство меня уже достало. Хочется жизни.
– А меня достали те, кому ничего не нужно, кроме так называемой “жизни”! Да, я советовал тебе снимать документалку, потому что им только того и надо. Советовал заработать себе имя и свободу малой кровью, ключевое слово “малой”, а лучше бы без крови вообще. Тоже мне “жизнь”! Жизнь - это другое совсем, и это единственное, что имеет реальную ценность, ее нельзя вот так запросто псу под хвост!
– Не мели ерунды. Никто же не полезет туда тупо напролом, очертя голову. Есть алгоритмы работы в горячих точках, правила безопасности, я много об этом читала…
– Читала она. Идиотка.
– Прекрати обзываться.
– Не волнуйся, когда тебя пришлют частями в цинковом гробу, обзываться больше никто не станет - только хвалебные речи. Но тебе самой будет уже несколько по фиг.
– Михайль!
– Ты не понимаешь самого главного. Самое главное - это ты сама, ничего важнее тебя быть не может, ты - бесконечность, вселенная, уникальный мир, прости за дикую банальность, другой тебя нигде и никогда не будет!