Сад лжи. Книга первая
Шрифт:
Но сейчас, она понимала это, не время позволять себе терять спокойствие. Оно ей еще пригодится. Рэйчел затрусила по длинному зеленому коридору к первой палате. Сердце стучало в унисон со шлепками по линолеуму резиновых подошв ее „адидасов". В голове все время крутилась мысль: как она преподнесет эту новость Дэвиду.
— Извините, что опоздала… — Она отводит его в сторону и шепчет: — Между прочим, я беременна.
Нет, не то. Может, для шоу Дэна Роуэна и подойдет. Но не для реальной ситуации.
— Дэвид, я знаю: это не то, что мы планировали… Но ничего, все образуется…
Кажется, она видела это в каком-то кино. Сандра
— Дерьмо, — тихо ругнулась она, едва увернувшись от каталки, которую вез по коридору нервный санитар.
На глаза навернулись слезы, за которые она тут же начала казнить себя: „Да повзрослеешь ты когда-нибудь? Он же никогда ни черта тебе не обещал, а ты сейчас хочешь всего. Любовных излияний и серенад. И чтоб непременно красавец доктор на коленях предложил Руку и Сердце своей любимой. Словом, все Как Положено".
„Только, — с грустью подумала она, — кто в наши дни знает, что положено, а что нет". Лет сто, даже всего десять, назад он просто обязан был бы венчаться — под дулом пистолета. Сегодня появилась возможность выбора. Разные варианты.
Да, но ты ведь можешь сделать аборт.
Рэйчел попыталась представить себе маленький комок, там внутри, который был их ребенком: в сущности, даже не комок, а пятнышко, размером с булавочную головку. И тут же взгляд ее затуманился, и на глазах снова выступили слезы. Она пошатнулась и вынуждена была схватиться за стену — красная толстая стрелка под ее рукой указывала направление в сторону отделения радиологии.
По иронии судьбы она всегда первая выступала за аборт, считая право на него столь же неотъемлемым, как и право голоса для женщин. Рэйчел ратовала и за нулевой рост народонаселения. Но теперь речь шла не о ползущей вверх кривой на графике, а о новой жизни, которая начиналась в ней. Речь шла о ребенке. В ее чреве.
Мысль о том, что его оттуда выскребут и смоют, спустив воду в каком-нибудь унитазе, вызвала пронзившую низ живота острую боль.
Но разве у нее была какая-то альтернатива? Что, родить ребенка — и прости прощай все, ради чего она так упорно трудилась долгие годы?!
Чего стоила хотя бы учеба на медицинском факультете: бывали дни, когда ей казалось, что ее мозг зажали в тиски и медленно их завинчивают. А запах формальдегида, который невозможно ничем заглушить! А эти кошмары, которые мучали ее по ночам, когда перед глазами представали наполовину иссеченные и неожиданно ожившие трупы!..
Однако было много и такого, что она любила. Аудитория с темно-красными сиденьями и неистребимым запахом пота — профессор-патологоанатом, читавший лекции, неизменно вгонял ее в сон. Доктор Даберман, постоянно предлагавший им решать головоломные задачки по гематологии. И ни с чем не сравнимое чувство собственной значимости, впервые испытанное ею во время практики на третьем курсе, когда она поняла, что на свете есть реальныепациенты, живые люди, которые в ней по-настоящему нуждаются. Для них она была врачевателем.
И вот теперь, после того как пройден такой длинный путь и в стажерах ей осталось быть меньше половины положенного срока, поставить на всем крест?
Рэйчел вспомнилось, как она приехала сюда, чтобы пройти собеседование по поводу стажировки. Ей пришлось чуть ли не час тащиться
Именно поэтому Рэйчел и остановила свой выбор на больнице „Гуд Шепард", хотя отец буквально проел ей плешь, настаивая, чтобы она устроилась в Пресвитерианскую или еврейскую больницу „Маунт Синай". О своем выборе она не жалела: ей здесь действительно нравилось. Так что если начальство не будет возражать, Рэйчел хотела бы остаться тут на постоянной работе в качестве гинеколога. Все шло к этому — оставалось каких-то два месяца, стажерство в травматологии заканчивается, подходит срок ротации…
Свернув направо в дальнем конце коридора, она заметила группу людей в белых халатах, сгрудившихся у дверей первой палаты. Лица еще припухшие после сна; у многих в руках бумажные стаканчики с кофе, который они медленно потягивают. Несколько человек из тех, кто дежурил ночью, похоже, вот-вот свалятся с ног от усталости — глаза у них стеклянные и неестественно яркие. При искусственном неоновом освещении все лица кажутся трупно-серыми.
Дэвида, слава Богу, пока не видно, отмечает про себя Рэйчел. Обычно он начинал кипеть от злобы, если кто-то опаздывал к утреннему обходу. И если этим „кто-то" бывала она, скидок Дэвид не делал. Впрочем, они с самого начала условились, что никаких поблажек для нее не должно быть.
Джо Израэл приветствовал ее ленивым зевком.
— Не повезло тебе. Самое захватывающее пропустила. Двойняшки. Представляешь, попала к нам прямо с улицы — и тут же родила. Выскочили, как котята.
Рэйчел в упор посмотрела на Израэла. Высокий, костлявый, рябое лицо, чем-то напоминающее доску со следами от "дротиков". Израэл был ей даже симпатичен, но сравнивать близнецов с котятами? Это уж слишком.
Джанет Нидлхам бросила на него испепеляющий взгляд:
— Ты не собираешься переквалифицироваться в ветеринары, Израэл?
Их было всего двое, девушек-практиканток, и Рэйчел старалась хорошо относиться к Джанет, но это ей плохо удавалось, поскольку Джанет сама себя не любила. Толстая, сальные темные волосы перехвачены резинкой, вечно недовольная гримаса на лице — попробуй с ней по-дружески, тут же заподозрит какую-нибудь пакость.
Подняв стаканчик с кофе, Израэл ухмыльнулся:
— Если надумаю стать ветеринаром, ты первая об этом узнаешь.
— Остыньте, вы, двое! — прошипел Пинк.
Вообще-то его полное имя было Уолтер Пинкхам. Сегодня Рэйчел насчитала пять ручек, торчащих из нагрудного кармана его белого халата. Среди практикантов он был единственным, кто носил с собой кейс.